Грядущий мир. Катастрофа - [17]

Соединенные проводами идеографа, Викентьев, Стерн и Евгения читают мысли друг друга. Викентьев и Евгения потрясены ширью Мирового Города и мощью нового человечества, проложившего улицы через океан, овладевшего стихиями, заменившего всюду себя машинами.

— Каким образом создается этот идеальный порядок? — шевелится в уме Викентьева. — Кто управляет Мировым Городом?

— Никто, — доносится ответ Стерна. — Правительство не нужно там, где нет классов и нет мотивов для принуждения. Каждый гражданин Мирового Города живет так, как хочет. Но каждый хочет того, чего хотят все.

Викентьев и Евгения не могут понять согласованности интересов и влечения всех граждан Мирового Города при полной свободе воли каждого из них.

Стерна нисколько не удивляет их непонятливость. Он терпеливо объясняет им:

— Вас отделяет от нас двести лет. Вам трудно понять нашу коммунистическую психику. Вы — дети классового общества. Вспомните, что было в ваше время. Борьба людей с людьми затмевала общие интересы человечества и обострила классовые, групповые, личные интересы. Человек жил в обществе волков и сам был волком. То, что было выгодно одному, шло вразрез с выгодами других. У нас нет ни классов, ни групп, ни конкуренции. Мы спаяны общностью. Мы — одна коммунистическая семья. Наша спайка состоит в стремлении полностью овладеть силами природы…

— Но бывают же в вашем коммунистическом обществе преступные элементы: воры, убийцы, — возражает Викентьев. — Бывают эгоистические натуры, лентяи, сластолюбцы…

Стерн улыбается и качает головою:

— Как вы далеки от нашей эпохи! У нас нет собственности. Каждый гражданин имеет все, чего он хочет. Для преступления нужны мотивы, причины. У нас этих причин нет. Зачем я стану воровать, если я могу иметь все, что бы я ни захотел? А эгоизм, леность… Века бесклассовой, коммунистической культуры вытравили эти пороки. Каждый из нас чувствует себя членом человеческой семьи. Если я буду себялюбив или ленив, то от этого будет ущерб обществу и вместе с ним мне. И потом, мы так мало работаем — по 2–3 часа в день! Мы всюду заменили физический труд машинами и даже надзор за работой машин заменили саморегулирующими машинами. Организм каждого человека требует движения, и этой потребности вполне достаточно для той работы, которую должен выполнить каждый член нашего общества. Только больные люди не чувствуют этой потребности, и тогда мы их лечим…

Евгения недоверчиво глядит на Стерна и думает:

— Тут что-то не так. Ведь нужен же общественный аппарат, регулирующий отношения между людьми. Семья, например…

Она не доканчивает своей мысли; в ее ум врывается мысленный ответ Стерна:

— Семьи у нас нет. Мы свободно сходимся и расходимся.

— А дети? Куда вы деваете детей? — горячо блестя глазами, спорит Евгения.

— Дети — достояние Мирового Города. Они воспитываются на Горных Террасах. Мы как раз летим туда. Вы увидите.

Евгения не удовлетворена и мысленно отвечает:

— Вы свободно сходитесь и расходитесь. Ну, а ревность? Стерн не понимает:

— Ревность? Что это такое — ревность?

— Я люблю человека, мы принадлежим друг другу. Но он полюбил другую и уходит… А я не могу отказаться от него. Он — мой. Я не могу уступить его, я страдаю. Я ненавижу ту, которая отняла его у меня, и способна на преступление. Вот что такое ревность.

Эта горячая тирада поражает Стерна. С широко раскрытыми глазами он смотрит на Евгению, потом на Викентьева.

— Ведь это дико! — восклицает он вслух. — Он мой, она моя… Разве человек может быть моим, твоим? Это же унижает человека! Я не понимаю этого.

И вдруг Стерн вспоминает:

— Ах да, да, да. Ваши писатели так много писали об этом диком чувстве. И это соответствовало вашему общественному строю. Человек мог купить силу и мысль другого человека, и поэтому вам было свойственно собственническое чувство и в отношениях полов. Кажется, у вас даже любовь покупали. Не так ли?

— Покупали, все покупали, — подтверждает Викентьев.

— Нет, мы не знаем этого дикого чувства, — говорит Стерн.

Но вопрос о ревности тронул какую-то больную струну в душе Стерна. Он задумался, и его мысли долетают до Викентьева и Евгении:

— Нэля… Я любил ее… Потом ушел с Майей… Нэля все еще любила меня… Мой друг Лессли свез ее в лечебницу эмоций, и Нэлю вылечили.

— Вылечили! — восклицают Викентьев и Евгения. — У вас лечат от любви?

— В лечебнице эмоций лечат гипнотическим внушением. Нэле внушали равнодушие ко мне, и она забыла меня.

И опять какие-то тяжелые воспоминания поднимаются в душе Стерна. Он снимает с себя чашечки идеографа и отъединяет себя от своих спутников.

Внизу, под кораблем, огни становятся гуще, сливаются в сверкающие потоки. Корабль летит над тем краем Европы, где были когда-то Лондон и Париж, отделенные Ла-Маншем и провинциями Франции. Теперь через Ла-Манш, Лондон и Париж протянулись друг к другу улицы и слились в один район гигантского Мирового Города. Корабль ускоряет свой бег, приближаясь к области Горных Террас.

Горные Террасы расположены в Швейцарских Альпах, в Пиренеях и Апениннах. Они тянутся также в Азии, в лучших местах Гималаев, и в наиболее здоровой части Памира. Здесь, в яслях, в детских колониях и площадках, в детских дворцах, сосредоточено все детское и юношеское население Мирового Города…