Грядущее восстание - [12]

Этот вкус к «аутентичному в кавычках» и сопровождающему его контролю приходит вместе с буржуазией, колонизирующей народные кварталы. Покидая самые центральные районы, она ищет тут «бурление местной жизни», которую она никогда не обнаружит среди домов, построенных компанией «Феникс».[26] Исторгая бедных, машины и иммигрантов, обустраивая чистенькое местечко, изгоняя микробы, она разрушает то самое, что ее сюда притянуло. На муниципальном плакате дворник пожимает руку стражу порядка, и надпись: «Монтобан — чистый город».

Корректность, обязывающая урбанистов говорить уже не о «Городе», который они разрушили, а об «урбанном», должна бы побудить их перестать говорить и о «деревне», которой больше нет. На ее месте остался пейзаж, выставляемый напоказ стрессированным и потерявшим корни толпам, и прошлое, которое теперь, когда крестьяне были почти уничтожены, стало так удобно инсценировать. Это маркетинг, разворачиваемый на «территории», где всему должна быть придана ценность, где все должно составить наследие. И всюду, вплоть до самых затерянных церквушек, воцарился отныне один и тот же ледяной вакуум.

Метрополия — это одновременная смерть города и деревни, на перекрестке, куда стекаются все средние классы, в среде этого класса середины, который все растет и ширится, совершив сначала исход из деревни, а затем начав двигаться в пригороды. В оглянцовке мировой «Дома Феникс»[27] территории кроется цинизм современной архитектуры. Лицей, больница, медиатека — все это вариации на одну и ту же тему: прозрачности, нейтральности, однородности. Здания, массивные и без особых качеств, спроектированные без необходимости знать, кто их будет населять, и которые могли бы быть здесь, а могли бы — в любом другом месте. Что делать со всеми этими небоскребами кварталов Дефанс, Пар Дье, Евролилль? Одно выражение «новый с иголочки» резюмирует все их предназначение. После того, как повстанцы сожгли Мэрию Парижа в мае 1871 года, один шотландский путешественник свидетельствовал о необычайном великолепии горящей власти: «(…) Мне даже и не снилась подобная красота. Это бесподобно. Люди Коммуны — ужасные негодяи, я с этим не спорю. Но зато какие творцы! И они даже не поняли, какое произведение искусства создали своими руками! (…) Я видал руины Амальфи, залитые лазурными волнами Средиземноморья, руины храмов Тунг-хора в Пенджабе. Видал и Рим, и еще много что. Но ничто не сравнится с тем, что открылось в тот вечер моему взору».

Конечно, посреди этих сетей метрополии остаются некоторые фрагменты города и остатки деревни. Но штаб-квартира всего живого теперь находится в заброшенных местах. Парадоксально, но самые, на первый взгляд, нежилые места окзываются единственными, где еще действительно как-то живут. Старый засквотированный дом всегда будет казаться более населенным, чем все эти роскошные аппартаменты, где только и остается, что поставить свою мебель и заняться усовершествованием декора в ожидании очередного переезда. Во многих мегаполисах трущобы — последние живые и пригодные для жизни места и одновременно самые опасные, что неудивительно. Они составляют изнанку электронного декора мировой метрополии. Спальные районы северных пригородов Парижа, покинутые мелкой буржуазией, ринувшейся на охоту за малоэтажными домами, и вернувшиеся к жизни благодаря массовой безработице, отныне сияют поярче какого-нибудь Латинского квартала. Как словом, так и огнем.

Большой пожар ноября 2005 года был вызван не крайней обездоленностью, как нам об этом непрерывно твердили, а напротив, совершенным владением территорией. Можно пожечь машины от скуки, но вот целый месяц распространять бунт вширь и систематически побеждать полицию — для этого нужно уметь организовываться, иметь сообщников, досконально знать территорию, разделять язык и ненависть к общему врагу. Километры и недели не смогли остановить распространение огня. К первым очагам добавились другие, причем там, где их менее всего ожидали. Слухи невозможно поставить на прослушивание.

Метрополия — это поле непрекращающегося конфликта низкой интенсивности, точками кульминации которого становятся такие события, как взятие Бассоры,[28] Могадишо[29] или Наплуза.[30] Для военных город долгое время был объектом осады и местом, которого следует избегать. Метрополия же абсолютно совместима с войной. Вооруженный конфликт — лишь один из этапов ее постоянной реконфигурации. Бои, ведомые крупными державами, похожи на постоянно возобновляемую полицейскую деятельность в черных дырах метрополии — «будь то в Буркина Фасо, Южном Бронксе, Камагасаки, Чьяпасе или Курнев[31]». «Операции» рассчитаны не столько на победу и даже не столько на восстановление мира и порядка, сколько на продолжение работы по непрерывной секуляризации. Войну уже невозможно изолировать во времени, она распадается на мириаду военных и полицейских микроопераций по обеспечению безопасности.

Полиция и армия одновременно и постепенно адаптируются. Криминолог просит спецназовцев организоваться в мелкие, мобильные профессиональные команды. Военная институция, кузница дисциплинарных методов, подвергает критике собственную иерархическую организацию. Офицер НАТО применяет к своему батальону гренадеров «участвующий метод, привлекающий всех и каждого к анализу, подготовке, исполнению и оценке результатов акции. План многократно обсуждается в течение нескольких дней, по ходу учений и в соответствии с последними полученными сведениями (…) Нет лучшего средства для повышения мотивации и согласованности, чем совместная выработка плана».