Грядущее - [29]

— Клянусь богом, — воскликнул Биндон, — она будет моей, живая или мертвая. Или я буду мертв. А этот молодчик…

Он пригласил своего врача и в виде искупления за вчерашний ужин принял дозу лекарства, довольно горького. Потом, слегка успокоившись, но с той же решимостью, он отправился к Морису. Морис чувствовал себя окончательно погибшим, униженным, разоренным. Сейчас в нем говорило только чувство самосохранения, и для того, чтобы вернуть себе состояние, он готов был принести в жертву не только остаток любви к своей непокорной дочери, но даже собственное тело и душу. Скоро Морис и Биндон помирились и решили действовать так, чтобы своевольная чета возможно скорее впала в нищету. Биндон рассчитывал пустить в ход свое финансовое влияние, чтобы по возможности ускорить эту спасительную перемену.

— А потом? — спросил Морис.

— Потом они попадут в Рабочую Команду, — сказал Биндон, — наденут синюю холстину.

— Потом они разведутся, — сказал Биндон. Теперь прежняя трудность развода давно смягчилась, и брачные пары могли разводиться по сотне различныхпричин и поводов.

— Да, они разведутся… Я их заставлю — я это устрою. Клянусь богом — это будет! Ей ничего не останется больше. А того, другого я растопчу, уничтожу, сравняю с землей…

Мысль о том, как он сравняет с землей Дэнтона, пришпорила Биндона. Он даже забегал по комнате взад и вперед.

— Она будет моей. Ни бог, ни сатана не избавит ее от меня! — кричал Биндон.

Тут вдруг страсти в нем остыли самым трагикомическим образом: у Биндона жестоко заболело под ложечкой. Он вытянулся и героически решил не обращать никакого внимания на эту боль.

Морис молча слушал: его пневматическая шапочка осела, как проколотый пузырь…

Так случилось, что Биндон начал упорно работать над разорением Элизабэт. Он пустил в ход все свое искусство и все влияние, каким в те дни обладали богатые люди. Ни совесть, ни религия ему нисколько не мешали. Время от времени он посещал очень знающего, очень интересного и милого священника гюисманитской секты модного культа Изиды и исповедывался ему, изображая свои мелкие делишки в виде величественного порока, в виде борьбы против небесных сил. Очень знающий, симпатичный и милый священнослужитель, представляя собой небесные силы, выражал скромное удивление и почтительный ужас, налагал на Биндона легкую и удобную эпитимию и советовал грешнику уединение в чистом, изящном, гигиеническом монастыре, очень удобном для грешников с хорошими средствами и с плохою печенью.

Из этих маленьких экскурсий Биндон возвращался обратно в Лондон с обновленной страстью и энергией. Он подводил свои мины с удвоенным старанием и целыми днями сидел в одной галлерее над городскими путями в том квартале, где жила Элизабэт. Из этой галлереи был виден вход в бараки Рабочей Команды. И, наконец, в одно прекрасное утро Биндон увидел, как этот вход открылся перед Элизабэт.

Первая часть его замысла осуществилась, и он мог теперь посетить Мориса и сообщить ему, что молодые люди дошли до самого худшего.

— Теперь ваша очередь, — сказал он, — вы можете дать волю вашему родительскому сердцу. Она ходит в синей холстине, и они живут в конуре, а ребенок их умер. Теперь она видит наглядно, какие радости принес ей этот господин, — бедная девушка! Теперь она все видит уже в настоящем свете. Вам надо посетить ее и очень осторожно, не упоминая совсем обо мне, заговорить о разводе.

— У нее упрямый нрав, — сказал Морис неуверенным тоном.

— Это такая душа! — воскликнул Биндон. — Это удивительная девушка, удивительная девушка!

— Но ведь она откажется.

— Пускай откажется. Вы даже не налегайте особенно. Только подайте ей первую мысль. Потом, в этой норе — жизнь такая трудная, нерадостная, когда-нибудь настанет день, и завяжется ссора… И тогда…

Морис подумал и решил исполнить совет.

После того Биндон, по совету своего духовника, на время уединился. Он поселился в монастыре гюисманитской секты. Монастырь помещался в одном из верхних этажей. Тут был очень чистый воздух и освещение было не искусственное, как внизу: здесь светило солнце; были даже лужайки зеленой травы под открытым небом, и вообще все удобства для отдыха и созерцания. Вместе с прочими обитателями монастыря, Биндон принимал участие в простой и здоровой трапезе, присутствовал на песнопениях в храме, а в остальное время был предоставлен самому себе. Он проводил дни в размышлениях об Элизабэт; о том, как очистилась его душа после знакомства с ней; о том, какие условия поставит отец гюисманит, прежде, чем дать разрешение на брак с разводкой и грешницей.

Биндон прислонялся спиною к одной из колонн храма и погружался в мечты о превосходстве высокой любви сравнительно с чувственностью. Он ощущал странное колотье в груди и в спине, чувствовал жар и озноб, общее недомогание и тяжесть, но старался не обращать внимания на эти мелочи. Все это были, конечно, только отзвуки прежней жизни, которую он решился оставить раз навсегда.

Выйдя из монастыря, Биндон тотчас же направился к Морису: хотелось скорей узнать что-нибудь о Элизабэт. Морис был настроен сентиментально и склонен был рассматривать себя, как примерного отца, сердце которого глубоко тронуто страданиями дочери.