Грустный гусар из Немецкого легиона - [12]

Побег этот оказался неудачным. Потому что беглецы были гусары, а не моряки… Плыли ночью — и высадились все же на земле английского королевства, на Джерси. Как известно, остров Джерси находится совсем близко от континента — и это довольно большой остров. Во всяком случае, его берег, наверное, увиделся беглецам далеко простертым в обе стороны (насколько было можно видеть на рассвете), и они решили, что это и есть французский берег.

Увы! Солдаты английской береговой охраны сразу поняли, почему йоркские гусары оказались здесь. И сдали дезертиров властям. Всех четверых.

Правда, потом, когда их судило полковое начальство, Маттеус и Христоф заявили, что двоих своих товарищей склонили к побегу именно они… И тех приговорили лишь к розгам.

…День второй, третий, может, уже и четвертый, пятый. Будто это все — один день. Тот, после той ночи. Все не оставляла Филлис горестная мысль: «Там, у себя на родине, среди своих соотечественниц, Маттеус обо мне забудет… В конце концов забудет и мое имя».

Вот и сегодня… Опять не могла Филлис найти себе места, слонялась туда-сюда… Так что в конце концов единственным уголком во всем английском королевстве, в котором все-таки захотелось ей быть, оказалось место их свиданий.

Когда Филлис вышла из дома, отец открывал калитку миссис Брук, их кухарке…

Хозяева, мистер Гроув и мисс Гроув, как всегда, вежливо ответили на ее, миссис Брук, приветствие. И она, обычно державшая их в курсе всего, что происходило в деревне и в округе (например, что сын фермера попросил руки дочери пастора, а еще, на день раньше, Джон Старк просил им передать, что собирается зарезать свинью и — не купят ли у него мясо?). Уже она, миссис Брук, собиралась сообщить им новость… Такую! Но, опомнившись (увидев их, отца и дочь, столь же горестными, как и во все эти последние дни), эта тактичная женщина решила, что кому-кому, а не ей сейчас еще более утяжелять их тяжелое состояние…

Да, на место свиданий шла Филлис с опущенной головой. Ничего нового теперь она не могла увидеть и ничему уже не могла ни обрадоваться, ни удивиться.

А день уже был в разгаре, выпил росу, и уползали с подсыхающей песчаной дорожки улитки и слизни.

На заветном месте трава была примята, и желтел в ней песок. Ну да… Приходила на свидания с Маттеусом в сумерках, а по вечерам песок на садовой дорожке влажный, прилипал к подошвам башмаков… И отец заметил! Вот и хочет теперь отправить ее к тетке… Как только в ответ на свое письмо получит приглашение. Ах, теперь — все равно!..

Теперь Филлис даже и не смотрела в сторону лагеря. И что туда смотреть? Палатки, лошадиные спины у коновязей… Стелется по земле всегда по утрам низкий дым полевых кухонь. Маттеуса там нет.

Сейчас там звучала музыка. Как это иногда и бывало по утрам при Маттеусе. Он всегда вечером предупреждал, когда будет играть полковой оркестр. И она взбиралась утром на стену смотреть, как там готовятся к королевскому смотру.

Ведь как это было… Стройно, под музыку, едут по лугу эскадроны гусар… Съезжаются, разъезжаются опять (и в одном из этих эскадронов ехал на своем коне ее Маттеус!); потом эскадроны, один за другим, в красивом порядке, следуют мимо своего командира, полковника, и что-то ему кричат (разумеется, как бы и не ему, полковнику, а королю: ведь готовятся встретить короля!).

Но все это было тогда… А теперь оттуда только боль. Да и какая-то она сегодня, эта музыка, другая… Нет, не та, по-военному бодрая, когда, слушая ее, хочется жить даже и не военному человеку. А печальная, такая — когда прощаются… Да, да, уже никакой надежды — и прощаются с человеком навсегда. Будто играют там для нее, Филлис. Так больно играют! Больно на сердце.

Но откуда теперь уж на сердце такая тревога? Разве она уже не простилась? Она, Филлис, простилась навсегда!

В тревожном недоумении от такой музыки Филлис поднялась на стену. Встала, уравновесив себя той ветвью, которая так счастливо осеняла место их с Маттеусом свиданий. Той ветвью (уж об этом, конечно, она сейчас не вспомнила), некорректный рост которой за ограду ее отец уже собирался урезонить. А только, увы, теперь, после того как все столь горестно объяснилось с ее женихом, не стало уже у него, мистера Гроува, сил для работы с пилой.

Да, встала Филлис на стене во весь рост и… удивилась: все на гусарском лугу было сегодня не так! Совсем другое на нем оказалось построение гусар…

На лошади сидел лишь один человек, а весь полк был пешим — стоял длинными, во весь луг, рядами. А на единственной незанятой стороне луга, впрочем, также вытоптанной до черноты, светло и четко бросились в глаза какие-то прямоугольники…

Надо здесь сказать, что усадьба Филлис хотя и находилась на некотором возвышении над лагерем, а все же не так к нему близко, чтобы можно было молодой, еще не искушенной в разных перипетиях жизни девушке сразу же и догадаться, что там, в лагере, происходит. Так что как там все было, Филлис рассказала мне уже со слов тех, кто тогда на этом лугу находился.

С дальней, свободной от солдатских шеренг стороны двигалась процессия… Впереди шел оркестр — и он играл ту самую музыку, предназначение которой Филлис едва только начала сейчас вспоминать: так давно, еще в детстве, видела она похороны командующего городским гарнизоном.