Групповая гонка. Записки генерала КГБ - [46]

— Марио, отказаться невозможно. Кинжал видишь? Нас с тобой прямо здесь могут зарезать, если пить откажемся…

Всю ночь перед отлетом из Тбилиси в Москву Марио играл в бильярд — сказал, что по-прежнему не может спать из-за разницы во времени. Наутро я объявил ему программу нашего заключительного дня, которая на первый взгляд выглядела абсолютно безопасной: стадион «Динамо», где как раз тогда проводилась масштабная реконструкция, женский шахматный клуб, к председателю Спорткомитета в больницу — попрощаться и напоследок — аудиенция у председателя Совета министров республики. Надо же людей уважить?

Приехали на стадион — там стол в вип-ложе на сто персон уже накрыт, руководство встречает. И понеслось: «Этот виноград мы посадили в тот год, когда вы родились. Мы всю жизнь ждали вашего приезда…» Ну и так далее.

Сильнее всего в той поездке меня удивлял китаец: за столом сидит — видно, что человек в «хлам», выпивать-то на равных со всеми приходится. Куда-то на пять минут вышел, шатаясь — возвращается трезвый, как стекло. Подготовленный парень оказался, я его зауважал даже.

В шахматном клубе как-то обошлось без возлияний, и я увидел, что Марио перевел дух и внутренне расслабился: почувствовал, видимо, что главная угроза миновала. Подъезжаем к больнице. На крыльцо выходит главврач в белом халате, с ним, как положено, свита. И мы все вместе пошли в палату к Гоглидзе.

«Раненый» грузин — это трагедия мирового масштаба. Поэтому картину мы застали — живописнее некуда: Лежит наш умирающий «витязь в тигровой шкуре», словно на смертном одре, рядом жена сидит скорбно. Марио расчувствовался, присел к Ревазу на кровать. Тот достает какой-то кинжал, потом пояс какой-то старинный, дарит все это гостю.

В это время главврач распахивает холодильник и начинает доставать из него водку, закуску, какие-то местные яства, а медсестры все это быстренько начинают ставить на стол.

Такого взгляда у мужчины, как был в тот момент у Васкеса Ранья, я не видел никогда в жизни. Потом он мне признался:

— Понимаешь, я в своей жизни полмира проехал, если не больше. Но чтобы главный врач больницы прямо в палате больного доставал водку и предлагал ему выпить…

Главный сюжет того дня развернулся у председателя Совета министров. Одну из достопримечательностей республики тогда составляли знаменитые на всю страну «Воды Лагидзе». Некоторое количество бутылок с этим напитком в обязательном порядке стояло в кабинете каждого руководителя. Крышечки у бутылок были такими же, как те, которыми закрывали бутылки с водкой — из фольги.

Нас встретила секретарша, провела через приемную, распахнула дверь в кабинет, и тут Марио внезапно падает в дверном проеме на колени и кричит: «Не пойду!»

Я обалдел. Смотрю на Марио и вижу, что его взгляд направлен на приставной столик, где бутылки кучкой стоят. Ему, как выяснилось, и в голову не пришло, что в них может быть вода. Вот и испугался, что сейчас снова заставят пить.

Мы премьер-министру минут пятнадцать объясняли потом, в чем дело. Хохотали — до невозможности.

Когда вернулись в Москву, я прямо у трапа сдал Васкеса Ранья на руки одному из заместителей Грамова Виктору Андреевичу Ивонину, сам поехал домой, а Марио повезли в гостиницу «Спорт», где для него был снят номер.

В это время и в этой же самой гостинице в Москве находился Хорст Дасслер, с которым мы два или три дня спустя вместе должны были лететь на международный конгресс по велосипедному спорту. Летели одним рейсом — в бизнес-классе. Хорст меня невзначай так спрашивает:

— Валерий, не знаешь, кто с Марио летал в Тбилиси?

— Понятия не имею. А в чем дело?

— Да встретил его позавчера в гостинице, поздоровался. Мы ведь давно дружим. А тут он прошел мимо, даже головы в мою сторону не повернул. Не узнал, что ли? Никогда его таким не видел…

По приглашению Марио Васкеса Ранья я потом летал к нему в гости в Акапулько и был, честно говоря, потрясен его неформальным авторитетом в той среде, где он вращался. Он был очень популярен в деловых кругах Америки, да и во всем мире его знали прежде всего как человека слова и достаточно жестких принципов. В силу конъюнктурных интересов в наших кругах о нем порой говорили не самым лестным образом, но я помню, каким для всех стало шоком, когда Васкес Ранья после очень многих лет работы в руководстве Международного олимпийского комитета, в его Исполкоме, уже на финише жизненного пути принял решение не просто выйти из этой организации, но сделал это открыто и я бы даже сказал, демонстративно. Он заявил тогда, что не желает иметь ничего общего с дельцами от спорта, фактически обвинив членов МОК в коррупции. А первая его открытая стычка с Самаранчем произошла, когда Международный олимпийский комитет пошел по пути коммерциализации спорта, допустив к участию в Олимпийских играх профессионалов. Он тогда даже где-то выступил по этому поводу, сказав, что если бы Пьер де Кубертен восстал из гроба и увидел, во что превращается дело всей его жизни, он в тот же самый момент вновь упал бы замертво.

* * *

После того, как 5 мая 1984 года было принято решение Политбюро о неучастии СССР в Олимпийских играх, пытаться кого-либо в чем-либо переубеждать было уже бесполезно. Это можно было делать только на том этапе, когда Грамов инициировал первую докладную записку. Далее включились уже совершенно другие политические амбиции и другие механизмы.