Групповая гонка. Записки генерала КГБ - [16]

Чернышев на тот момент многим казался уже стареньким, хотя ему не было и шестидесяти. Он увлекался рыбалкой, что совершенно не мешало ему прекрасно вести тренерский процесс. Понятно, что его постоянно сравнивали с Тарасовым, многим хотелось, чтобы тренер был именно таким — шумным, нахрапистым, но Чернышев даже в молодости был скорее антиподом Тарасова в очень многих вопросах — и по жизни, и в хоккее.

Бывать в Отепя мне приходилось и раньше, еще по старой работе в Спорткомитете СССР. Там проводилось много соревнований по лыжным гонкам, биатлону, лыжному двоеборью. Потом туда уехали жить наши знаменитые лыжники, олимпийские чемпионы Алевтина и Павел Колчины, которых я тоже хорошо знал. Но к Аркадию Ивановичу ехал с определенной неловкостью.

Что представляла собой динамовская хоккейная команда я разумеется в общих чертах знал. Для начала она была абсолютно разношерстной. Кто-то из игроков числился в пожарной охране, кто-то — разнорабочим на стадионе, то есть команда существовала только на поле.

С режимом все тоже было достаточно вольно. Помню, накануне своего назначения в «Динамо» я однажды возвращался с какого-то мероприятия, которое проводилось на одном из женских производственных предприятий где-то в Подмосковье. Наша велосипедная команда тогда как раз вернулась с велогонки Мира, вот нас и отправили на фабрику — в целях спортивной пропаганды.

В числе участников того «спорт-актива» был один динамовский хоккеист. Кто я такой, он не знал, и когда мы возвращались обратно, говорит:

— Ну-ка, останови машину.

Выскочил куда-то, возвращается — в руках три бутылки портвейна. Еще и на меня наехал достаточно жестко и со всей сопутствующей лексикой — за то, что я попытался замечание ему сделать.

До моего динамовского назначения оставались тогда считаные дни, и я не удержался, сказал: мол, через несколько дней встретимся, вот тогда и поговорим.

Одного из авторов анонимки мы с Чернышевым вычислили сразу. Он в свое время играл в Воскресенском «Химике», потом оказался в «Динамо» у Аркадия Ивановича. На том сборе травмировался и возвращался в Москву одним со мной поездом, но в другом вагоне. Через некоторое время пришел знакомиться — с бутылкой. Я его, конечно, выпроводил, но по отдельным фразам четко понял, что инициатором писем с жалобами на Аркадия Ивановича был именно он.

После той так называемой «проверки» Аркадий Иванович проработал старшим тренером еще года три или четыре. Понимал, что уже не справляется, сам подготовил себе замену — в том плане, что отказался брать в преемники Виктора Тихонова — настоял, чтобы это был Владимир Юрзинов.

* * *

Погоны я надел почти сразу, как пришел в «Динамо» начальником отдела. Это было мое первое офицерское воинское звание — капитан. Это не было обязательным, но в то же самое время было необходимостью. Основой динамовской спортивной инфраструктуры были всегда штатные команды. И возглавляя такой отдел, как тот, что достался мне, где большинство спортсменов и тренеров были аттестованы, по логике, руководитель тоже должен быть аттестован.

В той политической системе и социуме, в котором мы жили, динамовская система организации спорта проявляла достаточно большую социальную заботу о будущем своих спортсменов. Тогда ведь не было грантов, каких-то стипендий. И для тех, кто проявил себя в большом спорте, погоны были своего рода механизмом адаптации к дальнейшей жизни.

Во-первых, за человеком сохранялось офицерское звание. Взять Льва Ивановича Яшина — Он закончил играть полковником. К этому прилагался весь полагающийся званию социальный пакет: поликлиника, забота о семье, бесплатный проезд, оплата жилья. Все эти льготы сохранялись и после выхода на пенсию. То есть у людей не было страха, что как только они закончат выступать, то будут просто списаны в тираж.

Погоны придавали определенный дополнительный вес. Когда, допустим, объявляли, что на гимнастическом помосте выступает олимпийский чемпион, майор Михаил Воронин, для военной аудитории это имело совершенно особенное значение.

Понятно, что не погоны создавали человеку авторитет — в этом отношении мне нужно было добиваться уважения к себе самостоятельно. В те времена в спорте существовала такая штука, как Сводный план олимпийской подготовки. Помню, я пришел с этим к одному из наших тренеров — Ивану Ильичу Манаенко. Он офицер, подполковник погранвойск. Я достал план, начал объяснять: мол, нужно написать, сколько и в каком году вы подготовите мастеров спорта, мастеров спорта международного класса, кандидатов в сборную…

Манаенко все внимательно выслушал, поднимает глаза и абсолютно спокойно, серьезным голосом спрашивает: «Молодой человек, вы случайно Ван Гогу не советовали, сколько картин ему следует написать?»

Убрал меня мужик в миг. Тогда я и оценил, собственно, эту манеру выдающихся, порой гениальных и уверенных в себе людей говорить без какого бы то ни было напряга в голосе, но так, что ты сразу все понимаешь. Неуверенный все время кричит. А уверенному даже в голову не приходит повышать голос. Ему это незачем.

Мы все-таки с Иваном Ильичом тогда договорились. Я уже без всяких экивоков объяснил ему, что должен как-то из этой ситуации выкарабкиваться — мне ж этот план тоже сверху спустили, не сам же я его придумал. Час мы наверное обсуждали эту тему, и Манаенко в итоге сказал: «Ну, ладно. Что-нибудь придумаю — и напишу». Но для меня это был хороший урок.