Группа. Как один психотерапевт и пять незнакомых людей спасли мне жизнь - [5]

– И что, кому-то становится лучше?

Марни явно было лучше, чем мне. Если бы мы снимались в рекламе тампонов, я была бы той моделькой, что морщится из-за запаха и протечек, а она делала бы жете в белых джинсах в свой второй день.

Марни пожала плечами.

– Попробуй – и узнаешь.

У меня была другая терапия. В старших классах, недолго, с одной женщиной, которая походила на Полу Дин и носила брючные костюмы в пастельных тонах. Родители послали меня к ней после того, как миз Грей позвонила насчет моего питания. Но я настолько старательно выполняла мамин приказ защищать себя, что так и не рассказала ничего о том, что чувствовала. Вместо этого мы обсуждали, куда мне пойти на летнюю подработку в торговом центре. В Express или Gap? Однажды она отправила меня домой с психологическим тестом на пятьсот вопросов. Надежда струилась по моим пальцам, пока я заполняла кружки ответов; эти вопросы, наконец, раскроют тайну – почему я не могу перестать есть, почему я чувствую себя чужой везде, куда бы ни пошла, и почему никто из мальчиков не интересуется мной, когда всех других девчонок целуют взасос и лапают напропалую.

Пола прочла результаты своим идеально выверенным терапевтическим голосом:

– Кристи – перфекционистка и боится змей. Идеальной профессией для Кристи был бы ремонт часов или хирургия, – она улыбнулась и наклонила голову вбок. – Змеи такие страшные, правда?

Мне и в голову не приходило показать ей свои слезы и панику.

Чтобы раскрыться, нужен терапевт, способный услышать эхо боли в моем молчании и углядеть крохотный хвостик истины под моим отрицанием.

Пола на это была не способна. После того сеанса я усадила родителей поговорить и сказала, что переросла терапию. Оно и к лучшему. Родители расцвели от гордости, и мама поделилась философией: «Просто реши быть счастливой. Фокусируйся на позитиве, не вкладывай энергию в негативные мысли». Я кивала. Отличная идея. По дороге через коридор в спальню завернула в ванную комнату и выблевала ужин – привычка, которую я завела после того, как прочла книгу о гимнастке, делавшей то же самое. Мне нравилось это ощущение, когда выбрасываешь из себя пищу, и приток адреналина из-за наличия тайны. В шестнадцать лет я думала, что булимия – гениальный способ контролировать безжалостный аппетит, заставлявший горстями пихать в себя крекеры, хлеб и пасту. Только выздоравливая, я поняла, что булимия была моим способом контролировать бесконечные приступы тревожности, одиночества, гнева и скорби, которые не удавалось выпустить наружу – я не представляла как.

Марни протащила еще кусочек батата по лужице кетчупа.

– Доктор Розен примет тебя…

– Розен? Джонатан Розен?

Я совершенно точно не могла позвонить доктору Розену. К нему ходил Блейк – парень, с которым я познакомилась летом перед поступлением в юридическую школу. Он уселся рядом со мной и спросил: «Какой у тебя тип пищевого расстройства?» Ткнул пальцем в морковные палочки на тарелке и добавил: «Не смотри на меня так. Я встречался с анорексичкой и двумя булимичками, жалевшими, что они не анорексички. Я знаю твой тип». Он состоял в АА[13], был «временно без работы» и предложил покатать меня на яхте. Мы поехали на велосипедах на берег озера – смотреть фейерверки в честь «Четвертого июля»[14]. Мы лежали на палубе его яхты, плечо к плечу, глядя на очертания Чикаго на фоне неба, и разговаривали о выздоровлении. Мы пробовали веганскую еду в «Чикаго Дайнер» и по субботам вечером перед его встречами в АА ходили в кино. Когда я спросила, считать ли мне его своим бойфрендом, он не ответил. Иногда Блейк исчезал, чтобы по нескольку дней кряду слушать альбомы Джонни Кэша в своей квартире с наглухо зашторенными окнами.

Я могла бы ходить на консультации к тому же терапевту, что и Марни, но я точно не пошла бы к терапевту бывшего парня, кто бы он ни был. Вот я вся такая позвоню доктору Розену и скажу: «Помните ту девицу, которая прошлой осенью занималась с Блейком анальным сексом, чтобы излечить его от депрессии? Так вот, это была я! Вы принимаете страховые полисы «Голубого Креста – Голубого Щита»?»

– Сколько эта терапия стоит?

Ну, спросить-то не вредно, хотя у меня не было ни малейшего сознательного намерения вступать в группу терапии.

– Да сущие гроши – семьдесят баксов в неделю.

Я выдохнула жаркий воздух, надув щеки. Это мелочь для Марни, которая руководила лабораторией в Северо-Западном университете и чей муж унаследовал небольшое семейное состояние. Если бы я почти перестала покупать продукты и начала ездить на автобусе, а не водить машину, возможно, у меня появились бы лишние семьдесят баксов к концу месяца. Но каждую неделю?! На летней стажировке я зарабатывала по $15 в час, а родители были людьми с девизом «просто будь счастлива», так что попросить денег я не могла. Через два года мне было почти гарантировано рабочее место, но как выкроить их из студенческого бюджета?

Марни вслух проговорила номер телефона доктора Розена, но я не записала.

А потом она сказала еще одно:

– Он только что снова женился – постоянно улыбается.

И я тут же представила сердце доктора Розена: красную открытку-вырезалку первоклашки на Валентинов день с рисками, исполосовавшими его поверхность, точно голые древесные сучья зимой. Я спроецировала на доктора Розена, человека, которого никогда не встречала, душераздирающий развод, одинокие вечера в квартирке, взятой в субаренду, с готовыми ужинами, которые надо разогревать в микроволновке. А потом неожиданный поворот: второй шанс на любовь с новой женой. В груди улыбавшегося терапевта билось сердце с насечками. Моя грудь заполнилась любопытством и тоненькой, подрагивающей надеждой на то, что он сможет помочь.