Грозовой август - [70]

— У них там пожарче, чем здесь, — подытожил он свой рассказ. Потом вынул из полевой сумки пачку листовок, попросил водителя отвезти их в политотдел. Одну листовку подал Волобою.

Вот о чем рассказывала листовка.

VIII

Это было в раскаленных песках Гоби.

Монгольский эскадрон капитана Жамбалына, вырвавшись из окружения, по сыпучим барханам пробивался на Калган. Зноем дышала безжизненная пустыня. С полинялого неба пекло желтое, будто расплавленное, солнце. Кипел под ногами коней накаленный песок.

За головной походной заставой шел конный отряд. С левой стороны — тоже конная застава. А еще левее — дозорный Батын Галсан на своем мохноногом Донжуре. Конь и седло для Батына привычны: он научился ездить верхом раньше, чем ходить по земле. Но пробираться по зыбкой тропе под палящими лучами куда труднее, чем мчаться с ветерком по зеленой монгольской степи. Тяжко здесь и всаднику, и коню. Донжур то и дело опускает голову, шевелит губами, хочет чем-нибудь поживиться. Но что тут найдешь? Под ногами горячий песок, жесткий караган да сухой саксаул.

Конь в пустыне не имеет цены. Цирик на коне — что ветер в степи. Ему не страшны расстояния. Пал конь — пропал всадник. Гоби не пощадит пешего. В трудном походе цирик сильнее привязался к своему коню: ухаживал за ним, как за ребенком, не жалел последнего глотка воды из своей фляжки, чтобы смочить ему пересохшие губы. Он даже научил Донжура укрываться от вражеской пули. Крикнет ему: «Хэвт!» — значит: «Ложись!» — и тот на всем скаку падает в песок.

Донжур не раз выносил хозяина невредимым из боевых схваток. Догонял врага на первой версте. Только не бей его плетью, не коли шпорами. Потрепли ласково по гриве — все отдаст.

День только наступал, а дышать уже нечем. От жары кружилась голова, сохло в горле. На ремне болталась пустая фляжка. «Где же твой конец, Гоби?» — прошептал Батын, вглядываясь из-под ладони в сизую даль, где в степном мареве дрожали синие призрачные озера — миражи. Время от времени он приподнимался на стременах, поглядывал на север. Там шел советский передовой кавалерийский отряд. Правее отряда — боковая застава и конный дозорный, его веселый, добрый нухур. Они иногда съезжались вместе, перекидывались двумя-тремя словами. У обоих одна беда, одна забота: в пустыне мало воды, да и та отравлена.

Вчера Батын снова увидел русского дозорного.

— Сайн байну![14], — весело крикнул тот, выехав из-за песчаного бугра.

— Дырасте! — ответил ему Батын.

Они пожали друг другу руки и поехали рядом — стремя в стремя. Улыбка у русского нухура светлая, как вода в Керулене, а глаза голубые, как монгольское небо.

— Найти бы нам хоть один чистый колодец! — воскликнул он.

Проехав так не более километра, они вдруг увидели степной колодец и галопом помчались к нему. Как хотелось коснуться губами прохладной влаги, промочить пересохшее горло! Но увы... у колодца следы — значит, здесь побывал враг. Напрасно спешили — в воде стрихнин.

На сучке саксаула Батын увидел приколотый клочок рисовой бумаги — записка на монгольском языке:

«Вы не пройдете! Боги низвергнут вас в ущелья Большого Хингана. Вы прошли через мертвую пустыню Шамо только потому, что обманным путем захватили ночью наши колодцы. Но через гневные потоки рек вас не перенесет никакая сила. Мосты исчезнут. Пусть погибнут русские, но монгольские цирики должны вернуться назад, чтобы жить. Их славные предки видели светлоликого всепобеждающего Тимучина. Пусть это великое имя хранит их от бед и несчастий. Это говорю вам я, потомок Дудэ, который был стремянным Джучи, сына Тимучина, я — Тимур-Дудэ».

— Кто такой Тимур-Дудэ? — спросил русский нухур. — Он хочет нас поссорить.

— Ха! Пустой башка...

Батын не договорил: под горой показался всадник. Дозорные сорвались с места, помчались в карьер.

Батын первым настиг незнакомца. Это был тощий, заросший беззубый монгол из Мынцзяна[15]. На костлявом плече у него висела сумка. В ней — стрихнин. Перепуганный пленник рассказал, кто такой Тимур-Дудэ. Оказывается, это русский белогвардеец. Отец у него был ротмистром, служил в личной охране царя, а сын превратился в «потомка Чингисхана» — стремянного Джучи и прислуживает князю Дэвану.

Дозорные отвели пленного в походную заставу и опять вместе — стремя в стремя — тронулись в путь. Они свои люди, делают одно дело. Русский нухур спросил:

— У тебя на губах кровь: ты отдал воду своему коню?

— Отдал... — признался Батын.

— Ну, тогда давай пить мою. — Он взял фляжку, поболтал у самого уха. — Есть немножко.

— Сам давай пей...

Порешили пить вдвоем. Пили не спеша из одной фляжки — то один приложится, то другой. Только Батын замечал: голубоглазый нухур пил мало, лишь для вида мочил губы — хотел, видно, больше оставить ему, Батыну. Потом Батын достал кисет, закурили.

— Кури, — улыбнулся он и прихвастнул: дескать, табаку у них в отряде, как песку в пустыне.

Наконец пришла ночь. Барханы скрылись во тьме. Потом румяная огромная, в полнеба, заря съела темноту. Батын снова в седле и снова ищет глазами русского нухура. В полдень, когда солнце снова поднялось на верхушку поблекшего неба, Батын глянул на север и вдруг увидел на песчаном пригорке коня без всадника. Где же голубоглазый нухур? Цирик подождал немного. Всадник не появился. Почувствовав недоброе, Батын поскакал на север.