Грозовой август - [29]

В одиннадцать Аня сказала своим пациентам, что ранний сон — лучшее средство для лечения всех заболеваний. Этот намек не возымел решительно никакого воздействия. Лейтенанты завели речь о медицине и о значении морального фактора при заживлении ран, в том числе и сердечных.

Потеряв надежду освободиться от посетителей, Аня ушла в свою комнатку. Лейтенанты слышали, как она снимала зеленые сапожки, как ложилась на койку, скрипнув тугими железными пружинами, но ни один не тронулся с занятых позиций: начали вспоминать о девчатах, рассказывали невероятные охотничьи истории. А когда Драгунский попытался сам водворить в санчасти должный порядок, на него зашикали со всех сторон:

— А сам чего пришвартовался? С какого корабля?

Пришлось Валерию налить из флакона павловской микстуры, выпить ее единым махом и уйти в свою землянку.

А на другой день Валерию вдруг повезло. На Бутугур пришел приказ командира дивизии Кучумова рассредоточить батальон вдоль государственной границы. Все подразделения, кроме будыкинской роты — она оставалась охранять НП, — покинули Бутугур. Таким образом, конкуренты, которые постоянно торчали в санчасти и мешали Валерию, сразу убрались с его пути. Бережная из Даурии еще не вернулась. Обстановка — лучше не придумаешь!

Вернувшись с занятий, Валерий и Бухарбай сидели под навесом. Мусин пришивал к гимнастерке пуговицу. Валерий старательно брился — готовился к походу в санчасть. Бухарбай, как обычно, подшучивал над слабостями своего друга.

— Ты скажи мне, почему ты считаешь себя потомственным военным, если отец у тебя сельский учитель? Перед Аней гарцуешь? Да?

— Чудак человек! Но ведь он тоже когда-то служил в армии.

— А, вон оно что! Понятно.

— И потом не в этом дело, голова. А в том, что наш комдив Кучумов наконец-то проявил отеческую заботу о кадрах.

— Кому что, а курице — проса, — хихикнул Мусин. — Ты хочешь использовать приказы командования в корыстных целях? Жалко, Сережка в наряде — мы бы тебя вдвоем пропесочили.

Валерий неопределенно хмыкнул, повернул зеркало так, чтобы видно было тельняшку, и сыпанул несколько накаленных фраз из своего репертуара — про шпионку Галочку, обольстившую и предавшую командира отряда лихого матроса Урагана.

— Ее звали Галочка, — с надрывом бросил он, уставившись в зеркало. — Ну что же, мне всего двадцать три года, и я давно не чувствовал теплого женского дыхания...

Он прилежно обработал бритвой бакенбарды, свою особую гордость. Во всей дивизии, а может быть, и на всей Маньчжурке никто не обладал столь редкостным дивом, залетевшим в даурские сопки из прошлого столетия. Правда, эти ленточки курчавой растительности были поуже и покороче гусарских (у Ветрова особо не повольничаешь!), но они и в усеченном виде бросались всем в глаза и, безусловно, выделяли Валерия из общей офицерской массы.

Драгунский старательно умылся, взял гитару, стал натягивать оборванную струну. Синие сумерки все плотнее окутывали сопки, сильнее запахло разомлевшей от жары травой, нудно зудели под низким навесом комары, и в тишине было трудно разобрать — струна это звенит или поет над ухом комар.

Бухарбай откусил нитку, поглядел на Драгунского:

— Понимаю: хочешь музыкой покорить. Но ты не имеешь права: Аня у нас ничейная, общая.

— Знаем мы этих ничейных недотрог. Потому она и была ничейной, что обстановка не позволяла: толпились мы у ее дверей, как идиоты.

— Погоди, придет Сережка, мы с тобой посчитаемся!

— Будет, будет грозить, — отшутился Валерий, взял аккорд и продекламировал: — Пойдем туда, куда влечет нас жалкий жребий!

— Брось дурачиться.

— Слушаюсь! — Валерий прихлопнул простонавшие струны, повернулся к Бухарбаю: — Ты способен или не способен выручить друга? Понимаешь, в чем дело? Она теперь одна, и одного меня может не впустить. Вдвоем приличнее. Ты придешь, а потом смоешься. Понял?

Бухарбай вначале отнекивался, но потом согласился:

— Ладно уж, — сказал он, подтягивая ремень.

Дверь в санчасти оказалась не запертой.

Аня сидела за столом, читала истрепанную книжку — легенду об Ангаре, которая сбежала от своего отца — седого Байкала к славному витязю Енисею. Желтоватый свет керосиновой лампы еле освещал оклеенные газетами стены, скользил, подрагивая, по бревенчатому накату, трепетал на Аниных щеках. Лицо у Ани усталое, глаза в полутьме еще больше потемнели. Глянул на нее Бухарбай и уж в который раз подивился — темные глаза и светлые, как степной ковыль, волосы! Вот чудо!

— Пришли свататься, — бухнул он с ходу, щелкнув каблуками кирзовых сапог.

— Да вы и впрямь как женихи — гитара с алой лентой, — улыбнулась Аня.

— Все чин чином, — не растерялся Мусин.

— Ну, не дури, — толкнул его в бок Валерий.

Они сели напротив Аниного столика и начали болтать о разных пустяках, а больше всего — о многочисленных Аниных поклонниках, которые, по словам Валерия, с рыданием покидали сегодня Бутугур.

Аня попросила Валерия что-нибудь сыграть.

— Могу даже спеть, — с готовностью ответил тот и прошелся пальцами по струнам.

— Итак, переходим к музыкальной части нашего визита, — объявил Бухарбай.

— Ну, хватит тебе! — одернул его Валерий и, повернувшись к Ане, спросил: — А вы знаете, Аня, как бы спел, ну, скажем, песню о бродяге какой-нибудь перестраховщик? Он бы ни за что не осмелился доложить прямо и конкретно: бродяга переехал Байкал. Нет! Он спел бы примерно так. — И, звякнув струнами, затянул: