Грозовой август - [26]

Вот тогда-то Державин и назвал его буяном и погрозил посадить под арест.

Немало пришлось потрудиться замполиту, чтобы доказать буяну, что и на Востоке хватит дела. Теперь Бальжан боится, как бы его не обманули. На днях Русанов предоставил Баторову краткосрочный отпуск с выездом на Байкал. Бальжан категорически отказался:

— Какой такой отпуск! — И опять за свое: — Тыща белка бил? Бил. А фашиста сколько? Меня в улус не пустят!

К землянке подъехал Посохин. Викентий Иванович сел в застланную свежескошенной травой двуколку. Гнедуха резво побежала под горку к пади Урулюнгуй. Посохин, чуть шевеля вожжами, молча посасывал трубку. А замполит гадал, для какого разговора вызывает комбат.

По временам у дороги показывались стоявшие столбиками бурые тарбаганы. Они близко подпускали повозку, а потом как подстреленные падали в траву, уходили в свои норы.

Двуколка ходко катилась по буро-зеленой степи с пологими сопками, похожими на могильные курганы. Дремали сопки, покрытые ковыльной сединой, храня в памяти все, что видели за минувшие века. Много бурь и ураганов пронеслось над ними. Здесь когда-то набирал силы грозный повелитель Темучин — сын Есугея, провозглашенный на курултае Чингисханом, отсюда начинались опустошительные набеги монголо-татар на Китай и древние русские земли. Но ушли в небытие те давние времена, и остался от них в степи лишь еле приметный рубец — заросший травою Вал Чингисхана.

Викентию Ивановичу хотелось поскорее увидеть Ветрова. За четыре года службы на границе они крепко сдружились, хотя притирались друг к другу трудно. Может быть, потому, что комбат и замполит очень уж разные по характеру люди. Русанов до войны был научным работником. На маньчжурскую границу его «заслали», как он выражался, «за язык». Еще в гражданскую войну Русанов научился говорить по-китайски (в их полку было много китайцев). Позже окончил Институт восточных языков, написал диссертацию о восстании тайпинов. Вот и послали сюда как знатока восточного вопроса. Но в спешке в отделе кадров что-то перепутали и направили Русанова в батальон замполитом.

Алексей Ветров — кадровый командир, халхинголец, орденоносец, ценивший в человеке превыше всего «военную косточку», с превеликой досадой посматривал вначале на своего слишком уж «гражданского» замполита. На первых порах не обходилось без стычек. Как-то у комбата даже сорвалось: «Что вы ходите по казарме, как школьный учитель? Политзанятия называете уроками, солдат — юношами. И портупея у вас перекосилась...»

Время было беспокойное. Батальон рвался на Запад, на фронт, вслед за ушедшей туда танковой бригадой, в состав которой он входил. Это стремление солдат горячо поддерживал и сам комбат. И когда Викентий Иванович принялся разъяснять бойцам, что их служба у Вала Чингисхана тоже необходимое дело, Ветров категорически потребовал прекратить «вредную агитацию», и заявил, что сам готов бежать отсюда — защищать родной Дон.

— Не гаси у бойцов благородного стремления ехать на фронт, — требовал он.

Русанов отстаивал свои убеждения рьяно, упорно, не защищался, а нападал:

— А здесь разве не фронт? Кто же будет стоять здесь? Люди второго сорта? И как же ты, командир пограничного батальона, не можешь понять, оценить, что сегодня опаснее для Родины: оставить еще один донской хутор или получить на востоке новый фронт в пять тысяч километров!

Но убедить Ветрова было трудно. Когда вслед за письмом Инги Залетной с завода пришло письмо от главного конструктора Шпагина и воззвание уральских оружейников «Бейте фашистов!» (по номеру полевой почты уральцы не могли знать, где стоит часть), Ветров поехал в штаб армии пробивать батальону дорогу на Запад. Комбата пожурили за мальчишество и приказали немедленно вернуться на Бутугур.

Приехал он поздно вечером, не раздеваясь лег на койку. Русанов пришел позже обычного.

— Все агитируешь за почетную службу у Вала Чингисхана? — иронически спросил комбат.

— Да, агитирую. Ты поставил батальон спиной к границе, а мне приходится повертывать его лицом.

Русанов сказал это твердо, с непреклонной верой в свою правоту, и Ветров понял окончательно, что замполит у него не рафинированный интеллигентик, а настоящий боец с «военной косточкой», только косточку эту не сразу разглядишь: она запрятана глубоко — в самой душе.

Общие цели в труде сближали их. Постепенно комбат «мягчал» к своему замполиту и уже не замечал перекосившейся на нем портупеи, а позже просто полюбил его — полюбил не только за его умение отстаивать свои убеждения, но и за отменное трудолюбие, за то, что он не чурался черновой работы, любил повозиться с «трудными» солдатами. И когда спохватившиеся кадровики вздумали исправить ошибку — взять Русанова в политотдел армии, Ветров заявил, что дойдет до Верховного, но замполита не отдаст. Просьбу командира приграничного батальона уважили. Так и остались они служить вместе.

Русанов соскучился по Ветрову и, завидев железнодорожную станцию, оживился в предчувствии встречи. Запахло сгоревшим углем, послышались гудки маневровых паровозов, стук порожних товарных вагонов и платформ. Вся трава у переезда была иссечена гусеницами танков, колесами орудий. За линией показалось красно-кирпичное здание госпиталя, одиноко стоявшее у разбитой пыльной дороги. В этот час на госпитальном дворе было безлюдно, лишь у теневого северного подъезда выздоравливающие сидели на скамейках, бродили под окнами, не выходя из спасительной тени.