Грозовое лето - [87]

— Атаман! Хажиахмет-агай, я убежал от коммунистов! — выпалил Нигматулла, умоляюще глядя на конокрада. — Помоги мне прогнать коммунистов из Кэжэнского кантона. Избавимся от них — откроем прииск на Юргашты. Я знаю такие заветные места, где золото можно вычерпывать ковшом. Доходы пополам.

Хажиахмет недоверчиво качнул головою.

— Ты уверен, что советская власть разрешит нам открыто добывать золото?

— Ну, сколько успеем, столько и намоем под шумок.

— А кто работать станет?

— Об этом не беспокойся! Твои джигиты будут только сторожить прииски, следить, чтобы песок не разворовывали. Рабочие найдутся! Из своего аула я пригоню мужиков, как овец.

— Не ты пригонишь, а мои джигиты пригонят! — догадался атаман. — Нет, такое ремесло не по мне.

Нигматулла растерялся: он не ждал, что Хажиахмет откажется от выгодной сделки.

— Почему же ты отказываешься? Запас кармана не тянет. Золотишко всегда пригодится.

— Канительное дело! — определил Хажиахмет, недолго раздумывая. — Надо шахту осушить — раз, надо песок к реке возить — два… Тем временем и в Стерле, и в Оренбурге о нашей затее узнают и пришлют карательный отряд. Нет, я люблю за одну ночь разбогатеть!

— Помоги освободить Кэжэнский кантон от большевиков, — упавшим голосом попросил гость.

— Какая мне-то от этого польза? Я живу на отшибе, в своем краю. И отсюда никуда не уйду! Хочешь — оставайся со мною. Ради дружбы с твоим отцом я принимаю тебя побратимом, — торжественно произнес Хажиахмет. — Быстро разбогатеешь!

— Воровать будем?

— Разве я вор? — обиделся атаман. — Вор лезет в карман прохожему, через окно забирается в чужой дом. Я занимаюсь конным промыслом! Коннозаводчик!

Нигматулла спохватился: ссориться с атаманом он не собирался.

— Прости, агай, я хочу сказать, что баи перевелись, где же мы найдем табуны?

— В такое баламутное время можно без труда налететь на станцию и ограбить товарный поезд.

Нигматулла в улыбке показал прокуренные, коричневые зубы.

— Такое предприятие мне по душе, но необходимо нам создать вместо твоего отряда «Народную Красную армию».

— Это еще зачем?

Гость обтесался в Стерле, около Заки Валидова и Юмагулова, и перенял от них хватку обмана и демагогии.

— В аулах Красную Армию уважают, красноармейцев любят, — хитро добавил он. — Легче нам под красным флагом будет орудовать.

— Аха-аха! — от души расхохотался атаман. — Ну, малай! Башковитый какой джигит!

В дом степенно вошли приближенные атамана, но не садились, ожидая приглашения.

— Джигиты-и! — прокричал развеселившийся Хажиахмет. — Сим объявляю, что отныне существует «Народная Красная армия», я ее главный командир, командарм, а не атаман, мой заместитель Хажигалиев Нигматулла, а вы все члены штаба армии. Столица — аул Балышлы. Мы начинаем войну за освобождение Башкортостана и Урала от русских коммунистов!..

Конокрады молчали, не зная, то ли кричать «ура», то ли затянуть похоронную песню. Выручил их горбун, знавший нрав атамана:

— Мы согласны, согласны, агай! Как ты повелел всемилостиво, так мы и поступим. А сейчас милости прошу к трапезе! — Он повернулся к очагу, откуда несло ароматным душком вареного конского мяса. — Сестрица, выложи мясо в чашки!

Гульмадина огрызнулась из-за занавески:

— Не стану ходить при госте растрепой! Хоть разок приоденусь и выйду нарядной. У тебя руки не отвалятся самому выложить мясо, вон чашки стоят!

Горбун молча повиновался, наполнил доверху круглые деревянные чаши — табак — кусками мяса, окутанными дразнящим аппетит паром, поставил их на нары, на расстеленную скатерть-ашяулык.

— Прошу, агай!

Почетного гостя Нигматуллу с поклонами усадили на мягкую подушку, атаман тоже подложил под себя подушку, джигиты расселись кто куда на нарах.

Хажиахмет вымыл руки под кумганом, который держал над медным тазом горбун, вытер их расшитым полотенцем и нетерпеливо потянулся за лакомым куском весом в пять-шесть фунтов — за шейной частью.

— Бисмиллахирахман-ы-ра-хи-и-и-и-им! — затянул горбун, и все присутствующие подхватили молитву.

Нигматулла руки вымыл, но к угощению не притронулся.

Удивленный атаман облизал янтарные капли жира с пальцев, взял из чашки большой сочный кусок нежного мяса, сунул гостю.

— Ешь, кустым, то, что на скатерке, и не спрашивай того, чего не подали.

Нигматулла поклонился в знак признательности, но и на этот раз не начал есть, а вытащил из плетеной сумки, принесенной в дом из тарантаса дегтярем, пять бутылок, поставил аккуратно, благолепно на скатерть.

— Примите скромный гостинец!

Хажиахмет зубами вытащил деревянную, обмотанную тряпкой пробку, понюхал и с удовольствием вдохнул спиртной дух крепчайшего деревенского самогона.

— Вот это гостинец! Ай, какой гостинец! Спасибо, брат! Не зря вчера чесался мой нос! Ну, теперь дело пойдет веселее.

Конокрады довольно переглядывались, подталкивали друг друга локтями.

Хажиахмет заправил бульон в маленькой деревянной чаше коротом — домашним сухим острым сыром, выпил единым духом, крякнул лихо и наполнил ее самогоном.

— За ваше здоровье! За исполнение желаний! За жизнь богатую и привольную!

Чашка обошла круг два раза, джигиты кланялись атаману и гостю, высасывали, не поморщившись, самогон до дна и еще усерднее глотали мясо. Языки развязались, поднялся бессвязный гомон, посыпались соленые шутки.