Грозненский роман - [94]

– Хорош! – усмехнулся свежевыбритый Аланбек. – Говорю тебе, возьми мою куртку.

– Она на мне как на пугале висит.

– Переживешь! А так тебя в России из первого же автобуса вышвырнут.

– Может, у Светы посмотреть… – сказал Борис и осекся.

К Светлане они зашли в первый же день. Долго безрезультатно стучали в тонкую дверь на первом этаже, потом пошли по соседям. «Света? – переспросила старушка из соседней квартиры и заплакала. – Убили ее. Недели две уже. Да кто ж его знает? Ночью выстрелы слышали, а утром глядь – дверь-то открыта. Зашли, а там! Нет, только она одна лежала. Ни сына ее, ни мальчонки, только она. А вы что хотели?»

– Никак привыкнуть не могу, – виновато прошептал Борис. – Она все понять не могла, как мы добровольно в центр уходим. Вот тебе и спокойное место…

– У нас теперь везде «спокойно», – сплюнул Аланбек, – как в Багдаде.

– Может, все-таки со мной? – спросил Борис. – Как ты тут будешь?

– Что я в России не видел? Нет, я уж тут как-нибудь. Дождусь, пока Гудермес «освободят»…Не передумал? Завтра?

– Завтра, – сказал Борис. – Чего ждать?

– Тогда давай спать, – зевнул Алан. – Завтра еще до Консервного топать.

День выдался теплым. С безоблачного неба лило на землю весенний свет равнодушное солнце. Так же, как и год, так же как и десять лет назад. Солнцу не было дела до людских разборок.

А людям, собравшимся у Консервного, было не до солнца. Их занимало кое-что поважнее: люди хотели уехать. Хоть как-нибудь, хоть куда-нибудь. Лишь бы отсюда.

Через час наблюдений, Аланбек определил главную фигуру – полного флегматичного майора. К майору время от времени подходили люди, о чем-то шептались и исчезали потом в недрах автомобильной колонны.

– Вон, – шепнул Аланбек, – видишь? Иди прямо к нему, не ошибешься: за «зелень» все сделает.

– Алан, – сказал Борис, – может, и ты?

– Придется тебе теперь самому. Как кончится все – приезжай. Мой дом – твой дом, ты знаешь.

– Прощай! А может…

– Да иди ты уже! – подтолкнул его Аланбек. – И не прощай, а до свиданья!

Борис согласно кивнул, вытащил из-за подкладки волшебную стодолларовую бумажку и твердым шагом двинулся к застывшему под весенним солнцем майору.

Борис. Минводы – Саратов

За окном над запорошенной тонким снежком равниной Сальских степей тихо плыла луна. Поезд ужасно болтало, и казалось, что луна тоже шатается. Как пьяная.

Или как раненая.

Борис вздохнул, отвернулся от окна и закрыл глаза. Внизу неугомонные соседи в который раз пили чай, вверх поднимались запахи колбасы, заставляли судорожно сжиматься пустой желудок. Ничего страшного – недолго осталось.

– Та-та-там, – стучали, убаюкивая, колеса, – там-там-там.

– Бо-ря. Бо-ря! Боря! Не слышишь?

– А! – воскликнул во сне Борис. – Кто это?

– Ну вот! – усмехнулся голос. – Уже не узнает!

– Ты? А почему телевизора нет? Давно тебя не было!

– Давно, – согласился невидимый телевизор. – Поздравляю!

– С чем? – удивился Борис.

– С тем, что остался жив! Впрочем, я в тебе и не сомневался. Ты же у нас «невезучий».

– Да ладно тебе вспоминать, – обиделся Борис. – Ты мне лучше скажи…

– Скажу, – перебил голос, – теперь все скажу! Ты про Иру и Славика хочешь узнать? Живы ли?

– Вот еще! – возмутился Борис. – Я и сам знаю, что живы, и завтра мы увидимся.

– Надо же! Похвальные перемены. А что же ты хочешь узнать?

– Ты скажи мне вот что, – заторопился Борис, словно боясь, что потом не осмелится. – Скажи, что будет дальше? С городом, с войной, со страной? Вообще…

– Ого! – сказал голос. – А зачем тебе? Не лучше ли о себе подумать? Ну ладно, обещал ведь. Слушай.

Голос замолчал. В голове у спящего Бориса тихо зазвучала музыка, темнота понемногу рассеялась, и перед глазами, как в калейдоскопе, поплыли картинки родного города.

Узнать его было трудно.

Разбитая гостиница «Чайка» без крыши и без бегущей строки. Обгоревший остов института, разбитый «Аракеловский». Руины на месте родных, известных с самого детства кварталов возле музучилища. Изуродованный «Грозгипронефтехим», обрушенный мост. Улицы без асфальта, деревья, похожие на столбы, наспех засыпанные могилы, трупы, смрад.

И тянущийся в отчаянии к небу зеленый побег.

– Город?.. – тихо сказал голос. – Город теперь такой. Того, который ты знал, больше не будет никогда. Будет новый, совсем другой. Чужой. Да и это еще будет не скоро. А пока будет война. Долго, очень долго, Боря. Будут еще тысячи и тысячи жертв, кровь, слезы. Постепенно все привыкнут к этому и перестанут удивляться. Привыкнут к тому, что в далекой республике гибнут люди. Свои и чужие. Всякие. Человек ко всему привыкает. Тем более страна.

– Что ж, это не кончится никогда? – спросил Борис.

– Смотря что. Война? Война кончится. Почти.…Но и мир не настанет. И к этому тоже все привыкнут.

– Почему?

– А войну легко начать, Боря. Очень легко. Закончить трудно. Так и будет – и не война, и не мир.

– А народы?

– Народы? Тоже ничего хорошего. За долгие годы будет столько понаворочано, столько крови прольется, что забыть это окажется очень не просто. Взаимная ненависть достигнет такого накала, что будет казаться: все – это уже навсегда.

– А это навсегда? – спросил Борис.

Голос молчал.

– Навсегда? – повторил Борис. – Что молчишь? Нав.…