Грозненский роман - [92]

– А может, он их потерял? – вставил Славик. – И телек мы не смотрим, потому что у нас его нет.

Ирина отмахнулась.

– Как вы там? А здоровье? Да? Все-таки вшестером в одной квартире. Правда?

– У них еще собака.

– Нет, это Славик. Сыночка, подожди. Нет, мама Валя, из домика мы уже уехали: спасибо, что на столько пустили. Снимаем комнату в частном доме. Что?

– Комната! – пробурчал Славик. – Сарай! Ты еще про крыс расскажи, и что в потолке дырки.

– Да это опять Славик! – повысила голос Ирина. – Говорит, что у него все хорошо. Сейчас я ему трубку дам.

Ирина протянула трубку сыну и погрозила ему кулаком. Славик понимающе кивнул.

– Привет, ба! – закричал Славик. – Как вы там? У нас все хорошо! Не, кушаем нормально: макароны, сосиськи американские.…Учусь тоже нормально. Новое жилье? А что, хорошая комната – большая. Дагестанец один сдает. Соседей сколько? Черт его знает – человек десять. Да ты не волнуйся, ба, правда, хорошая комната! Не, не холодно, только когда из дырки дует. И крыс нет! Что?

Славик отодвинул трубку от уха и растерянно протянул ее Ирине.

– Мамочка, время кончилось.

Ирина широко открыла глаза, положила трубку и согнулась в истерическом смехе.

– Ты что, мам? – спросил Славик. – Что смешного?

Борис. Грозный

Флага на Президентском дворце не было, стены закоптились, сквозь пробоины просвечивало небо. Дворец уже не напоминал замок, как тогда – в декабре 94-го, сто лет назад. Но он по-прежнему темнел на той стороне Сунжи на фоне мутного мартовского неба.

А здесь не было ничего.

Не было двора, не было кураги и винограда, не было шестнадцати квартир. Не было подвала, не было стен, не было крыш. Не было высоких окон, не было заколоченного парадного входа, не было фронтона с цифрами «1895». Дома тоже не было.

Была груда кирпичей.

Борис снял с плеча сумку, подошел поближе.

В принципе, он почти этого и ожидал. После церкви без купола, после шестнадцатиэтажки, похожей теперь на обломанный зуб, после сплошных руин на месте «Алмаза», после полностью развороченного проспекта. После новогоднего пожара, наконец.

Ожидал.

И все же…

Взгляд скользил по уродливой куче и не видел ничего: ни проживших век кирпичей, ни обгорелых кусков кровельного железа, ни полуразложившегося трупа собаки. Перед глазами вставали высокие полутемные комнаты с пробивающимися через закрытые ставни лучиками солнца. В лучиках кружились в затейливом танце пылинки, пахло теплом и уютом, и издалека-издалека, из невообразимой бездны веков звал его мамин голос: «Боря, сколько раз тебе повторять! Обедать!»

Борис поставил сумку на землю, отмахнулся от Аланбека и, балансируя на обломках, залез на кучу. Среди обломков что-то мутно блеснуло, Борис с трудом наклонился, откинул кирпич, и на руку легла почти не обгоревшая дедовская медаль.

«Карр!» – завистливо удивилась ковырявшаяся у собачьего трупа ворона.

Боевики ушли ночью, тихо и незаметно, и тогда стало ясно: все. В убежище за дверьми с надписью «боевиков нет» все замерли в тревожном ожидании. Но прошло еще дня два, пока по проспекту не проехал первый БТР, и только тогда появились солдаты.

Аланбек уговаривал подождать еще немного, но Борис уперся. Осколок кирпича врезался во время «концерта» ему точно между лопаток, несколько дней он еле двигался. Спина болела и сейчас, но ждать больше не было никаких сил.

Вышли утром.

Прошли по разбитому, усеянному осколками, проспекту Ленина мимо разбитых и обгоревших домов; перед мостом Борис не выдержал и свернул налево, к родительскому дому.

К тому, что от него осталось.

– Боря, – тихо сказал Аланбек, и Борис вздрогнул, – хватит. Пошли.

О Культпросветучилище напоминали одни разбитые стены, дальше было еще хуже. Вместо шестиэтажного дома перед мостом возвышались два этажа сплошных руин, узнать, где здесь был маленький магазин, а где кафе, было абсолютно невозможно. Трамвайные рельсы на мосту засыпало грязью, асфальта почти не было.

Зато было кое-что новое: бетонная коробка с бойницами – блокпост. Рядом стояли трое военных и внимательно оглядывали прохожих. Двое замызганных мужчин подозрений, видимо, не вызвали, и Борис с облегчением ускорил шаг.

Зря.

– Стоять! – вышел из-за блокпоста молодой офицер в камуфляже. – Документы!

Сзади подошли еще двое, такие же молодые, дерзко-веселые.

– Туманов? – военный посмотрел на фотографию, потом на Бориса, опять на фото. – Ишь ты, а на рожу – настоящий чех. Что ж ты, падла, с чеченом вместе ходишь? Продался?

– Мы живем рядом, – сказал Борис.

– Живете? – вкрадчиво улыбнулся офицер и вдруг заорал: – А может, воюете? Раздевайтесь!

– Что? – не понял Борис.

– Раздеться! – демонстративно дернул автоматом офицер. – Оба! Суки!

Аланбек снял плащ первым.

– Все снять, до пояса!

Военный, преувеличенно морща нос, осмотрел плечи и недовольно бросил:

– Одевайтесь! Свободны…пока.

От Сунжи налетел холодный ветерок, обнаженная кожа тут же покрылась «мурашками». Но ветерок принес еще кое-что, и это «кое-что» было очень приятным. Борис потянул носом, покрутил головой, определяя направление, и застыл, не в силах отвести взгляд. Так и стоял, пока одевался: с повернутой в сторону головой и мечтательным выражением на лице.