«Гроза» Островского и критическая буря - [3]

теперь опять в Москве многие склонны думать, что произведение г. Островского балаганное и опять в Петербурге некоторые полагают, что «Горькая судьбина» г. Писемского приличествует балагану. И не у одних нас свежесть, сила и самостоятельность возбуждали мысли о балагане. Мармонтель{14} объявил «Свадьбу Фигаро»{15} достойной балагана. Это, по крайней мере, связывает наших умных людей с одним из отцов французской критики, но они имеют право еще и на большую честь. Они были и есть великими, хотя и бессознательными пророками будущего значения балагана, который для нас, сознаемся откровенно, сделался теперь представителем свободы творчества: мы призываем от всей души появление самостоятельного русского балагана, как лучшего способа поддержать и укрепить возникающую драматическую литературу нашу.

Теперь об образованности.

Страшно и подумать, сколько различных представлений и мнений об этом предмете существует на белом свете. Вот, например, города наши делятся на кварталы и части, но их можно было бы разделить еще на округи, по понятиям, какие связываются со словом образованность в разных концах их. Согласитесь, что взгляд на образованность, господствующий в окрестностях Страстных ворот нисколько не похож на тот, который усвоен по тому же предмету людьми, обитающими близко от Сухаревой башни и т. д.{16} Да что города? Вся Европа разделена во мнениях своих по поводу смысла, какой заключается в одном этом слове: образованность. Народы, писанные трактаты и нарезные пушки имеют там каждый свое собственное определение образованности. Иногда кажется, что вся современная история есть не что иное, как диссертация о том же предмете. Кавур,{17} папская энциклика{18} и проч. – выступают как тезисы или положения огромного ученого диспута о настоящей образованности. Немало пролито и у нас слов, чернил и страстей по поводу того же спорного пункта. Да и теперь – потрудитесь остановить на улице первого порядочного человека, сообщите ему свое собственное воззрение на предмет и потребуйте его откровенного мнения. Через час каждый из разговаривающих придет непременно к убеждению, что собеседник его нестерпимый человек и круглый невежда по важнейшему из человеческих вопросов. Во избежание точно такого же неприятного исхода дела и для себя, мы принимаем слово образованность в наиболее общем его смысле, как понятие о высшем развитии человека посредством науки, гражданственности, эстетических идей и капитала, а затем уже спрашиваем, в каком отношении должна находиться эта образованность к купцу, бабе, мужику и вообще простому народу, не получившему вовсе или мало получившему красок и оттенков общей европейской цивилизации. По внутреннему смыслу разбираемой нами рецензии она, кажется, склоняется к мысли, что других отношений, кроме человеколюбивого сострадания, они не заслуживают. Это дикий материал, годный на то, чтоб доставить огромную авторскую славу грамотному человеку, который сумеет выставить все его безобразие, всю несостоятельность его перед идеями современной науки и очищенными понятиями о добре и нравственности. С самой широкой точки зрения – это, пожалуй, еще хороший предмет для почетного труда педагога, для воспитателя и проповедника здравых идей, касательно семейного и гражданского существования. Чего ожидать образованной мысли, морали и эстетике от этого мира, который в высших своих представителях – купцах – поражает отсутствием – всякой человеческой логики или изобретением немыслимой логики вроде той, какая царствует в сумасшедших домах? Только тремя сторонами может он соприкасаться с образованным миром: он обязан или возбуждать сострадание, или производить смех пополам с отвращением, или выслушивать урок и заучивать его на память. Вне этого круга представлений – право и цель его существования на земле неизъяснимы. Когда он не извлекает филантропической слезы, когда не порождает смеха или ужаса и когда не затверживает наставления – он становится необъяснимой загадкой, неразрешимым феноменом, составляющим отчаяние мыслителя и администратора. Подходить к этому миру с какой-либо другой целью, с какой-либо другой мыслью, кроме сострадания, осмеяния и поучения есть грех перед образованностью. Отыскивать и обретать в нем какие-либо качества, мысли и соображения, способные серьезно занять образованный ум (а это именно и делает г. Островский), – это уже преступление, если только не хилая выдумка, не произвольное «сочинение» нравственно-пустых и потому фантазирующих авторов. Так ли?

Может быть, рецензия и права по-своему. Позволительно думать, что убеждения, подобные тем, которые мы старались изложить, нужны ввиду отчуждения и замкнутости, к каким склонен весь громадный мир простонародья и на что сужден он был доселе обстоятельствами. Мнения, приведенные нами, составляют рычаг и двигатель этого мира, не лишенного способности движения, но весьма расположенного довольствоваться самим собой. Они шевелят его, но здесь и кончается все их значение: они далеко не творческий жезл, вызывающий к жизни новые и новые явления. Как механическое средство поднять мысль, разбудить нравственные потребности в народе, они могут иметь своего рода важность; но знать сущность этой мысли и характер этих потребностей не их дело. На стороне