Гротески - [78]

Подумайте только о том, как обогатят благосостояние нации деяния Лед будущего. У нас в Германии около двадцати миллионов женщин в возрасте от пятнадцати до сорока пяти лет, они могут с комфортом откладывать двадцать пять миллионов яиц в день, с лихвой покрывая нашу национальную потребность в большем количестве работников, – это именно то, что необходимо для нашего национального процветания наряду с развитием экономики и сельского хозяйства. Яйца можно высиживать в специальных инкубаторах… кстати, если вспомнить о расовых нуждах: в интересах естественного отбора мы могли брать яйцеклетки только у образцовых, особенно красивых, сильных, здоровых и умных женщин. Мы могли бы избегать яиц от слабых, больных, глупых и уродливых женщин и не позволять тому, что внутри, вылупляться. Моя идея могла бы легко решить сотни других вопросов, которые существуют сегодня во всем мире, вроде банальной необходимости поддерживать хрупкую головку младенца. А как вам ответ на социальный вопрос: яйца социал-демократов просто не вылупились бы! Только либеральные яйца – в строго регулируемом масштабе! В одном районе вылуплялись бы только болгары, в другом – только греки, в третьем – только турецкие яйца; вот вам и готовое решение для националистов. Балканский вопрос решен и закрыт навсегда. Уголовный, религиозный – решены: преступники, атеисты и монисты просто не вылупятся. Конечно, было бы лучше, если бы вылуплялись только хорошие католические яйца. И да, все эти свободные художники с их непристойностями и фривольностью в словах и изображениях, которые так наводняют мир, теперь тоже могут быть зачищены. Яйцам выдающихся мыслителей, музыкантов, художников, поэтов и всех, кто с ними связан, ни при каких обстоятельствах не будет позволено вылупиться. Таким образом, люди будущего могли бы полностью отказаться от искусств и связать мир хорошими патриотическими путами. Если добропорядочный гражданин может подтвердить или доказать свои благие намерения и пользу – флаг в руки, пусть яйца его жены дают потомство! А потом пусть его несет в Общенациональный Инкубатор и периодически навещает, особенно в четвертом периоде развития, когда малыш вот-вот вылупится. Ну, если хочет, конечно, так-то ничто не мешает забрать уже готового, оформившегося, чистенького младенца, воспитанного в каком-нибудь аналоге яслей будущего. Всей непристойности сегодняшних родов можно было бы избежать, эстетика восторжествовала бы – так же, как и мораль. Женский вопрос также был бы решен, и жена стала бы во всем равна мужу. Ее тело будет принадлежать ей одной и не будет измождено процессом яйцекладки. Ее ценность в глазах мужа вырастет необыкновенно – еще бы, яйцо-другое всегда чего-то стоит! Более того, таким образом…

Как только я достиг этого момента, понял, что странные храпящие звуки исходили от доктора Шульца и неприятно смешивались с тихим храпом фрау Кналлер. Тем временем кебмен, пересевший к нам за стол, прикончил во время моей пламенной речи восемнадцать порций отборного грога и тоже дал храпака.

Я разбудил его и упрекнул в невнимании, но потом помирился и выпил с ним пива. Затем он любезно отвез меня домой. Доктора Шульца мы бросили на попечение фрау. Что с ним случилось в дальнейшем, понятия не имею.

Подведу итог. Шульц и Кналлер – единственные свидетели, способные доказать мою причастность к созданию «Человекубатора». Их показания, естественно, бесценны для меня – на случай защиты интеллектуальных прав в суде. К сожалению, я могу лишь гадать, где эти люди теперь, а без них у меня никаких доказательств нет. Все, что мне известно, – тот факт, что полиция не знает о нынешнем местонахождении Фриды Кналлер. И она, и доктор Шульц покинули Берлин еще два года назад и вроде как осели в Лондоне. Я убежден, что эти два прохиндея свели знакомство с профессором Пейдскоттлом и доктором Физмаппом где-нибудь на Пикадилли и вероломно передали этим двум джентльменам идею моего человекубатора.

Но пускай эти сыновья Альбиона в конце концов извлекут из нее выгоду, а великая мысль все же принадлежит мне, гуманистически образованному, желающему прекрасного и полному справедливых тревог за человечество немецкому юноше-доброхоту.

Аристократка Элли Барвальд

Когда семнадцать поколений сплошь были старьевщиками, восемнадцатое – оно и неудивительно – начинает заботиться о приличии, девятнадцатое – о благосостоянии, а двадцатое – об аристократизме. В роду Элли Барвальд уже были один очень достойный дед и в высшей степени приличные родители, поэтому нет ничего удивительного в том, что она была вполне аристократичной особой. Ее портниха сказала однажды:

– Когда с вами разговариваешь, то невольно хочется назвать вас графиньей[52]!

Элли Барвальд пожала плечами и ответила:

– Делайте ваше дело и оставьте свои замечания при себе!

Конечно, такой ответ только больше импонировал портнихе.

Подбирая подол платья перед тем, как перейти через улицу, Элли держала ткань не позади себя, а перед собой. Она настояла на том, чтобы ее отец отказал от дома белокурому асессору, после того как тот налил себе мозельвейн в стакан для бордо. В течение дня она выкуривала только одну длинную папироску, посреди обеда, и неизменно сдабривала ее вкус глотком отменнейшего римского пунша. С годами она все более и более проникалась аристократизмом – он стал ее культом, содержанием самой ее жизни.