Гротески - [74]

Ну, я тебе устрою, пригрозил червеобразный отросток, но я сделал вид, что ничего не слышу. Этот подлец сделал так, что дал о себе знать и в Берлине, и тогда-то мне стало совсем тяжко. Он причинял мне боль! Со всей возможной основательностью и чертовски сильно у меня болел живот.

– Дорогой червеобразный отросток, – сказал я, – всячески советую тебе вести себя цивильно, иначе тебя вырежут.

Но он не внял моим увещеваниям. Он вел себя ужасно, мой блаженный аппендикс.

Конечно, у меня поднялась температура. 37, 38, 39 – она стремительно росла! 40, 41, 42 – оконные стекла аж запотели от жары. 43, 44, 45 – люди в доме жаловались: не привыкли жить в парилке. 46, 47, 48 – школьники благословили меня, ведь из-за жары им отменили занятия. Затем явился профессор (он же тайный советник, знаменитый человек) и скроил ужасно умное лицо.

– Ну? – спросил я.

– Пришла пора! – сказал он.

Посулами всевозможной прекрасности он подло сманил меня к себе в клинику. Я, разумеется, не хотел, но он расписал мне этот дом как некий рай. Там якобы подавали устриц и икру и в медсестры набирали самых настоящих ангелов. Как будто там источник молодости для души и тела. А операция – боже, это сущие пустяки. Детские забавы, одно удовольствие! И я буду там, в его клинике, так счастлив, как еще не бывал.

Вот так он меня заманил. Вызвал машину, запихнул меня в нее. Я думал, что мой живот лопнет от тряски, но обошлось без этого. Мы приехали; профессор уговорил меня раздеться. Он был так ужасно любезен и сладок, как сахарный мед.

Откуда ни возьмись набежали самые разные люди. Тайный советник, трое докторов и одна док-торица – она хихикала особенно гнусно; две медсестры и фельдшер – его звали Герман, и он был членом боксерского клуба «Апперкот». Восемь здоровых против одного больного – это ли не трусость? Конечно, они были сильнее меня; они схватили меня и положили на длинный стол. Потом мне в руку вложили овечку из ваты.

– Что мне делать с этой овечкой? – спросил я.

– Играй! – усмехнулся профессор. – Здесь же совсем как в раю.

Они натянули на мое лицо маску, как грабители поездов. Из нее на меня дохнуло усыпляющим газом, оставляющим отвратительный привкус. «Неужто в этом величие рая – в ватных барашках и наркозе?» – подумал я.

Я проснулся через несколько часов – ох, и тошнило же меня! Тошнота, так сказать, всю ночь напролет, только блевать было нечем. Мое жалкое положение очень порадовало обеих сестер; они рассказали мне, как чудесно прошла операция. Господа копались у меня в животе три четверти часа, это было одно сплошное удовольствие!

Я лежал в постели, и мне не разрешалось двигаться. Два дня я лишь бранился. Меня мучила страшная жажда, но пить мне не давали. Я был ужасно голоден, но мне ничего не давали есть, по крайней мере, только то, что я совсем не выношу. Жидкая овсянка и всякая дрянь! Райские условия, не иначе. Я ругался целыми днями и гнал вон всех, кто заходил.

Однажды коварный профессор подошел к моей кровати. Его голос не утратил своей медовой сладости.

– Ну, как вы, мой дорогой? – пропел этот мясник, и я оскорбленно отвернулся.

– Мы сменим повязку, – объявил он.

Меня перетянули, будто только что родившую женщину, я едва мог двигаться. Герман, фельдшер-боксер, и медсестры, от которых я не хотел бы получить пощечину из-за их острых коготков, перехватили меня, как младенца, отнесли обратно в операционную, положили на пыточный стол и ослабили повязку.

– Великолепно! Ве-ли-ко-леп-но! Прямо-таки великолепно! – Тайный советник вовсю ликовал. – Ну вы только посмотрите, красота-то какая!

Герман усадил меня, и я посмотрел на свой живот. Там была ужасная дыра; старый белый медведь в зоопарке легко мог засунуть туда лапу.

Мне было очень плохо, но глаза Германа и медсестер сияли от восторга. «Банда садистов!» – подумал я, однако промолчал, чтобы не распалять их еще больше.

– Ах, господин профессор, – сказал я очень скромно, – вы не могли сделать отверстие во мне немного меньше?

– Еще меньше? – прокукарекал он. – Его ж и так, считай, нет! И через эту малютку мы все равно слили из вас целых три литра гноя!

– Так уж и нет? – усомнился я.

– Разумеется! Разве не видите, как хорошо сшит разрез? У вас были камни в желчном пузыре, дорогой мой, полноценные, большие камни в желчном пузыре, они бы доставили вам еще удовольствия! Поэтому я заодно вырезал вам желчный.

Я почувствовал слабость и откинулся назад, в то время как эта банда запихивала кучи тампонов и бинтов в мою дырку. Невероятно, сколько туда влезло: целая семья могла бы нашить из них белья на годы вперед.

– В моем животе больше ничего не осталось? – уточнил я на всякий случай. – Он теперь кажется мне таким пустым.

Профессор утешил меня:

– Ну, самое необходимое мы оставили. Кстати, вы помните прекрасную картину из Пинакотеки Брера?[48] Полотно кисти неизвестного мастера. Великолепная там изображена операция: один бок полностью разрезан, совсем как недавно у…

Я хорошо помнил ту картину. Раньше мне она очень нравилась, но сейчас я нахожу ее действительно отвратительной. Ничего не имею против взрезанных животов как таковых, вот только когда нечто подобное учинили над моим собственным, что-то в этом было не то. Без наркоза мне ничего не оставалось, кроме как потерять сознание, и банда садистов снова могла спокойно рыться в моем животе.