Гротески - [71]

В общем, посети мы и правда все, что она там запланировала, мы бы закончили на следующей неделе к четырем часам пополудни. Но Финхен хотела вернуться до темноты, потому что тогда уже ничего не разглядеть. Как будто мы ехали в Кёльн только за этим.

Итак, отправились мы шестого января и уже к восьми утра были в соборе. Там я повстречал одного приятеля, который принялся обхаживать пышку Берту. Его звали Шмитц – как еще могут звать кёльнца? Петер Шмитц, к счастью, был большой любитель пышек. Он так и просиял от возможности пощекотать что-то большое и мягкое.

Теперь еще надо упомянуть, что было шестое января – стыдно признавать, но в наше нехристианское время люди, не жившие в окрестностях Рейна, едва ли даже догадываются, что шестое января – это праздник трех волхвов. Наблюдательная Финхен сразу отметила, что все как-то необычно. В соборе слишком много людей, а над главным алтарем сияют электрические лампочки, выставленные в виде трех букв: К.М.В.

– Что означают эти буквы? – спросила Финхен. Она ведь не из земель Рейна, но из далекой Калифорнии, где люди не очень-то набожны и куда больше знают о кинематографе и апельсинах, чем о картинах, мощах и святых.

Однако я сказал, что это световая реклама. Возможно, сигарет. «В» относилось к Ватшари, «М» к Муратти, а может быть, и к Маноли. А быть может, и обе компании согласились на одну общую рекламу. А «К», вернее всего, и вовсе опечатка по недосмотру – должна быть «Г», за коей значится сам Йозеф Гарбаты[46]. Мой товарищ хрюкнул, подавляя смех, и одобряюще кивнул: мол, так и есть. Пышке Берте мое объяснение тоже чрезвычайно понравилось. Но милая Финхен не поверила не единому слову и, фыркнув, что в соборе не могут размещать рекламу сигарет, обратилась к церковному служителю в красной мантии. Он подтвердил, что она совершенно права и что архиепископ никогда бы не допустил подобного. Эти буквы относились к трем волхвам: «В», конечно, означало не Ватшари, а Валтасар, «М» относилось к Мельхиору, а никак не к Маноли или Муратти, а «К» – это, разумеется, святой Каспар, а не Гарбаты!

– Ну, – оправдывался я, – беднягу Йозефа часто записывали на слух как «Карпаты», так что ошибку заподозрить немудрено…

Финхен ответила, что я сморозил глупость и лучше мне молчать, если я настолько безграмотен. Она пригласила служителя присоединиться к нам, и тот начал водить нас по собору, не умолкая ни на миг. Финхен с удовольствием отмечала его ученость и проявляла особенный интерес к святым мощам. Но вдруг она оборвала его посередине и сказала, что для первого раза будет достаточно. Должно же что-то остаться для следующего нашего приезда. К нам снова присоединились Петер и Берта. Полагаю, все это время где-нибудь в темном углу Петер наслаждался щекоткой и пощипыванием. Мы встретили обоих у выхода. Мой друг отметил, что Берта очень приятная особа. Кроме того, настоящая католичка и куда милее этой любознательной иностранки.

Когда мы пришли в церковь Святого Гереона, нам уже, слава Всевышнему, никакой служака не попался. Мы спустились в крипту, так как Шмитц заявил, что где-то там должны быть останки одиннадцати тысяч дев. Однако мы не нашли и намека на эти мощи, и Финхен снова пристыдила меня. Зачем я взял с собой такого бесполезного друга, который вообще ничего не знает?! Вдруг она заметила сидящую на скамейке мать-настоятельницу, дождалась, пока та закончила свою молитву, и спросила, где же находятся останки одиннадцати тысяч дев. Благочестивая монахиня оказалась не очень вежливой и достаточно резко ответила, что уж точно не здесь, а в церкви Святой Урсулы. Кроме того, сегодня празднование трех волхвов, а останки дев посещают в день святой Урсулы. В этот день, а точнее, уже ночь они выходят наружу и бродят вокруг церкви. А это собор Святого Гереона, известного генерала фиванского легиона, все солдаты которого приняли мученическую смерть. Их было куда больше одиннадцати тысяч, и молились они истовее, чем Урсула и ее девы. Поэтому она рекомендовала бы Финхен обратить свое внимание на святого Гереона и его легион.

Любознательная девушка поблагодарила мать-настоятельницу за полезный совет.

На очереди был музей Вальрафа-Рихарца. Тут Шмитц с нами расстался, сославшись на одну ну очень важную встречу, но выразил надежду снова увидеть нас к двум часам в «Вечном фонаре». Жулик. Деловая встреча в Кёльне в день празднования трех волхвов! Осмелюсь предположить, что он, как истинный кёльнец, просто-напросто ни разу не был ни в одном музее и не хотел еще больше уронить себя в глазах нашей иностранной гостьи.

Финхен сурово попрощалась с ним, заметив попутно, что, если он желает вернуть ее расположение, ему следует успеть за это время полистать пару книг и за ланчем рассказать хотя бы о девах и волхвах. Все это он пообещал исполнить.

Среди старых рейнских мастеров наконец настал мой звездный час. Довольно просто впечатлить собеседника, если он родом из Калифорнии. Я продемонстрировал все свои знания. Я вспомнил даже то, что давно забыл, хотя не берусь утверждать, что не погрешил с иными фактами. Главное, что мне удалось наконец по-настоящему впечатлить Финхен, когда я рассказал о мастере, написавшем «Святую родню» и «Алтарь Варфоломея», а затем, указав на Штефана Лохнера, глубокомысленно высказался о лиздорвской школе. Гид и тот не смог бы сделать этого выразительнее, разве что правильнее. А когда я с точностью определил, что человек с язвой на ноге – святой Рох, а дама с щипцами – святая Аполлония, восхищению моими познаниями в искусстве уже не было предела.