Гробница Анубиса - [45]

Гиацинт сморщил нос:

— Скорее, это христиане типа «один из исламистов обнаружен на пальме, его ступни и запястья были прибиты к дереву гвоздями».

Я вытаращил глаза:

— Ну, это уж, видно…

— Это коптские монастыри в самом чистом виде.

Ганс толкнул меня локтем в бок:

— А поточнее? Что это значит — коптские?

— Тебе ведь уже случалось видеть боговдохновенных бородачей в пижамах, проповедующих мученичество и побивание камнями неверных жен? Замени пижаму сутаной, а Коран Библией и ты получишь достаточно точное изображение этих умалишенных,

— Объяснение не лишено остроумия, хотя и несколько упрощено, — усмехнулся Гиацинт.

— Как же нам втереться к этим психам? — наседал обеспокоенный Ганс.

— Если у тебя есть идея, ты уж ее не утаи. — Я поощрительно похлопал его по затылку.

— Под видом археологов? — предложил Этти. — Как вы думаете, они нам не помешают все кругом обшарить?

— Нет, братья мои! — рубанул Гиацинт. — Мы туда вотремся так же, как сотни других посетителей, которые, что ни год, тянутся в Вади-эль-Натрун. — Тут мы все как один разом обернулись к нему, а он победно возгласил: — Паломничество! Разумеется, мы явимся туда как паломники!

Увидев, как сконфуженно вытянулись наши физиономии, он прыснул.

8

Назавтра мы волей-неволей должны были присоединиться к пассажирам туристического автобуса, везущего европейских христиан по дороге, проходящей через Вади-эль-Натрун. Оазис был одним из пунктов этого кольцевого маршрута по святым местам Среднего Востока. На всякий случай мы обзавелись несколькими библиями, эстампами и медальонами благочестивого содержания, а также распятием.

Нацепив на шеи амулеты, к вящей славе Господней выставленные напоказ, мы собрались в гостиной и стати ждать Этти, который все еще не управился со своим снаряжением. Когда мое терпение вконец истощилось, я воззвал к нему:

— Можно узнать, над чем ты там колдуешь?

Его голос слабо донесся в ответ из комнаты, которая была ему предоставлена:

— Что, в самом деле так уж необходимо подвесить себе на шею это орудие убийства?

— Ну, Этти… Подумаешь, всего-навсего два скрещенных кусочка дерева!

— Да, но они же и виселицу означают!

Когда он появился, я прямо обомлел, не зная, то ли расхохотаться, то ли от изумления брякнуться навзничь. Ганс же сразу выбрал первый вариант.

— В чем дело? — удивился мой братец.

Разинув рты, мы пялились на него, пытаясь сохранить серьезность. Одетый в гавайскую рубаху и пестрые шорты, обутый в сандалии на деревянной подошве и стриженный под бобрик, Этти для пущего эффекта дополнил свой наряд парой черных солнечных очков, наполовину скрывших его лицо, и фотоаппаратом на ремешке, который болтался у него на груди.

— Это что еще за маскарад? — фыркнул я.

Он подергал свою рубаху и обиженно буркнул:

— Ты же просил, чтобы я вырядился как западный турист-христианин.

— Нет, Этти, я просил тебя одеться так, чтобы не выделяться в толпе паломников. И я очень сомневаюсь, что христианские богомольцы выглядят подобным образом.

— Вы будете весьма удивлены, — усмехнулся Гиацинт.

С рюкзаками на плечах мы спустились и, заранее прикусив языки, сели в такси, ждавшее внизу у подъезда.

Ультрасовременный, снабженный кондиционером автобус выехал из Александрии поздним утром, везя более четырех десятков крайне экзальтированных паломников и в придачу нас. Забившись в дальний угол, мы что было сил старались съежиться, занимать как можно меньше места.

Мы уже около часа катили по шоссе, соединяющему Александрию с Каиром, и у меня разыгралась жуткая мигрень от нестройных песнопений и блеющих молитв, коими овцы прославляли своего пастуха.

Ганс и Этти, заметно ошарашенные, растерянно озирались вокруг. Гиацинт, тот затевал разговоры, болтая с кем ни попадя.

Пользуясь минутным затишьем, я наклонился к брату:

— Ты как? Все в порядке?

— А еще говорят, что индусы странные… — зашептал он. — Полюбуйся хоть на тот феномен, вон там!

Он указывал на парня лет двадцати, никак не старше, — тот с экстатической улыбкой перебирал четки, бормоча и раскачиваясь взад-вперед.

— К кому это он взывает? — насмешливо подхватил Ганс, — К марихуанскому богу?

— Ганс! — укоризненно простонал я, заставив его обернуться. — Мы прибудем на место часа через два-три…

Тут женщина, сидевшая перед нами, в свою очередь, обернулась. Ей было примерно столько же лет, сколько нашему отцу. Редкие седые волосы были стянуты на ее макушке в жиденький шиньон.

— Извините, мой мальчик, — пропищала она голосом, достойным канарейки, — вы не француз?

— Да, мадам, — тупо ответил я.

Ее морщинистое личико просияло, и она стала теребить за плечо своего спутника, по всей видимости, мужа:

— Ты слышишь, Клод? Этот очаровательный юноша — француз!

Теперь и супруг тоже повернул голову, улыбнулся. Он смутно напоминал генерала де Голля на склоне лет, если бы тому алкоголизм и нос еще подлиннее.

— Мы здесь начинали чувствовать себя немного одинокими, — заговорил он, но туг его взгляд упал на Этти, чье плечо служило мне опорой, и улыбка разом увяла. Однако, помявшись, он решился все же продолжить беседу: — Вы, наверное, прибыли издалека? Из Пакистана?

Я почувствовал, как окаменело плечо брата. Кому никогда не случалось перепутать индийца с пакистанцем, тот и вообразить не может, какое впечатление производит подобная ошибка. Большинство уроженцев Индии до сей поры считают создание государства Пакистан чем-то вроде варварского расчленения, раны, нанесенной их матери-родине, подлого запрещенного удара по единству нации. Если бы моего брата открыто обвинили в предательстве, он и тогда не мог бы разозлиться сильнее.