Гринвичский меридиан - [60]

— Я смешной?

— Нет, Пол! Ты — такой…

— Какой?

— Такой…

Мы остановились на краю первой же деревушки, чуть живой, как все наши сибирские деревни. Звали ее просто и скучно — Петровка. "Почему тогда уж не Ивановка?" — с досадой подумала я. Мне было неловко за такую лингвистическую неизобретательность нашего народа. Но Пол отнесся к этому иначе.

— О, царь Петр! — в его голосе зазвучало почтение. — Он был в Британии. Ему понравилось. Он хотел стать нашим адмиралом.

— Что-то ты сочиняешь, Пол! — произнесла я с сомнением.

Он с жаром запротестовал:

— Нет-нет! Правда. Он так говорил.

Гораздо позднее я выяснила, что Петр I, восхищенный морскими маневрами в Портсмуте, со свойственной ему горячностью воскликнул: "Если б я не был русским царем, желал бы быть адмиралом Великобританским". Пол ничуть не преувеличил.

Тогда же он в качестве доказательства привел то, что в Кенсингтонском дворце хранится портрет Петра I кисти сэра Годфри Неллера.

— Это — собственность Ее Величества, — с чисто британской великоподданнической гордостью заявил Пол.

Но Россия опять привлекла его внимание. Он хотел любить все, что было хоть как-то связано со мной, и ему это удавалось. Его все приводило в восхищение. Вытащив меня из машины, он проследил, как оседают у наших ног серые клубы, и восторженно сказал:

— Пыль!

Как будто она была золотой…

Поле за деревней было усеяно непросохшими стогами сена, а между ними бродила одинокая корова.

— Очень худая, — заметил Пол, но было видно, что это его ничуть не огорчило. Сегодня его ничто не могло огорчить.

Роща за полем выглядела разрумянившейся от того, что в ней было полно осин. Полу пришло в голову, что я непременно должна это нарисовать.

— Мы приедем сюда завтра, — поставил он меня в известность. — Ты будешь рисовать. Ты спрашивала, что тебе делать… в жизни. Вот! Рисовать. У тебя есть талант. Это лучше, чем быть актрисой. Живопись — чистое искусство.

— Пол, ты когда-нибудь видел работы Ван Гога?

— Да, конечно, — беспечно отозвался он, озираясь.

— Тогда не говори, что у меня есть талант.

Его сияющее лицо разом померкло. Он притянул меня и поцеловал волосы:

— О, что ты! Каждый имеет свой талант. Зачем быть, как Ван Гог? Ты — это ты. И такой больше нет. И сердца такого нет.

"Это цитировал Режиссер!" — задохнулась я.

— Кто это сказал? Откуда ты знаешь эти слова?

— О, не помню. Придумал? Или читал? Ты их знаешь?

Не успела я ответить, как он указал на крайний домик:

— Давай стучать? Я хочу посмотреть.

Повернув деревянную щеколду, я открыла калитку и прошла по тропинке к дому. Со всех сторон к ней подступали заросшие картофельные грядки, только в дальнем углу огорода виднелись кусты малины.

— У нас другие сады, — стараясь не выдать разочарования, сказал Пол.

— Это не сад. Это называется огород. Это не для красоты, а чтобы не умереть с голода.

Пол мечтательно улыбнулся:

— У меня дома розы. Мой папа делал сад. И другие тоже. Он делал сады.

— Был садовником? — изумилась я и со стыдом вспомнила, что ни разу даже не спросила о его семье.

— Да. Очень хорошим.

Возле крыльца он удержал меня и ласково коснулся кистью щеки.

— У меня есть такие розы. Как ты. Мои любимые.

Нам открыла пожилая, не слишком приветливая женщина в стиранном платье в цветочек. Не здороваясь, она сразу спросила:

— Пить, что ли, хотите?

— Молока, — кивнул Пол.

— Прибалт, что ли? — удивилась она, различив акцент.

— Я из Лондона, — просто ответил Пол, будто это было в ста километрах.

Хозяйка недоверчиво мотнула головой и спросила, совсем как он:

— Правда?

Пол засмеялся, а я, решив привести ее в чувство, спросила:

— У вас есть парное молоко?

— Парное? — повторила она, завороженно разглядывая Пола. — Ну, я это… Утром доила… Да вы проходите!

В сенях Пол запнулся о грабли, и хозяйка виновато засуетилась, оглаживая его. Мне почудилось, что сейчас она станет просить у него денег, как делали, завидев Пола, все городские нищенки. Предупредив это, я сказала:

— Мы заплатим за молоко.

— Да ну! — обиделась она. — Что уж я иностранца не угощу, что ли? Пусть помнит наше молочко.

В доме она сразу как-то оттаяла, разулыбалась и скромно представилась тетей Верой. Усадив нас на большой продавленный диван, она умчалась на кухню. Пол сразу вскочил и стал разглядывать фотографии на стенах.

— У нас тоже так делают. И рисуют портреты, — сказал он. — А у тебя ничего нет. Почему?

— А ты хочешь, чтобы я повесила портрет мужа?

— О! Нет… Я — твой муж. А почему я должен говорить этой женщине "тетя"?

— Зови ее просто Верой, — разрешила я. — Ей будет приятней.

Он заинтересовался:

— Да? Почему?

— Потому что для нее ты — молодой мужчина.

У него болезненно напряглись губы:

— А для тебя?

Чтобы приободрить его, я сказала:

— А для меня ты — любимый мужчина.

Его большое лицо расплылось в счастливой улыбке. Прохаживаясь по комнате, Пол начал осматриваться, и наблюдать за ним было одно удовольствие. Он вел себя, как ребенок, попавший во дворец, ему все хотелось потрогать. Погладив черный громоздкий комод, застеленный длинной вязаной салфеткой, уже слегка пожелтевшей, Пол заглянул в стоявший сверху трельяж и улыбнулся всем своим отражениям. Чувствовалось, что он еле сдерживается, чтобы не сунуть нос хотя бы в одну из берестяных шкатулок или не потянуть на себя широкий ящик. Обогнув круглый стол, он заглянул под крышку. Что он ожидал там увидеть? Потом присел и стал разглядывать домотканые лоскутные дорожки, протянувшиеся от порога через всю комнату. Большая никелированная кровать тоже не осталась обойденной его вниманием. Пол даже поправил серую от пыли накидушку.