Гринтаун. Мишурный город - [21]
Тебе двенадцать или тринадцать, и ты встречаешь по-настоящему закадычного друга. В двенадцать лет, когда мы переехали в Аризону, я встретил замечательного мальчика, Джона Хаффа. И наша дружба продолжалась месяцев шесть-восемь. А потом мне пришлось уезжать на восток, и я понимал, что не увижусь с ним долгие годы, и это причиняло мне боль. Едва ли я оправился от боли, причиненной потерей лучшего друга. И я могу с радостью сказать, что спустя тридцать восемь лет, пару лет назад, Джон Хафф, это его настоящее имя, вернулся в мою жизнь, и мы снова дружим.
Первое возвращение в Уокиган, о боже, сорок лет тому назад. Я отправился на поиски мисс Адамс, директора Центральной школы. Она была поистине крепким орешком, у нее над губой пробивались усики, и она походила на бульдога. Она одевалась как бы по-мужски. Я ничего не знаю о ее личной жизни, но, боже мой, как она заправляла нашей школой! Она обнаруживала меня несколько раз в раздевалке. Она проходила мимо, обходя школу дозором, и учиняла дознание:
– Что ты там делаешь?
– Ну… – отвечал я.
А она говорила:
– Ты наверняка опять слишком много болтаешь.
– Да, мадам, – признавался я.
– Следуй за мной, – повелевала она.
Она отводила меня в свой кабинет, хватала за подбородок и вопрошала:
– Когда же ты научишься затыкать свой рот?
Она приближала свое лицо ко мне и пребольно стискивала мне подбородок, знаете ли. Раз или два она била меня линейкой по ладоням. И приговаривала:
– А теперь марш в класс и веди себя тихо.
Мне всегда хотелось увидеть ее снова, и я ее разыскал. Она жила на Генессе-стрит, неподалеку от театра. И я отправился повидаться с ней (это было сорок лет назад, по меньшей мере, а то и пятьдесят). Она открыла дверь, и, конечно, она сморщилась, фута на полтора. Мой апломб улетучился, и мы задушевно поговорили с ней о книгах, библиотеках и о жизни. Она так гордилась мной, потому что преподавала Неве и Биону, моим тетушке и дядюшке, прежде чем я пошел в школу. Она преподавала моему брату, так что знала все наше семейство.
Маги, магия, карнавал и фантазия[28]
Моя жизнь полна фантазии. Я всегда обожал карнавалы, магов, цирк, телепатов и скелеты. В десятилетнем возрасте, стоя в переулке родного города с широко раскрытыми глазами, я настолько залюбовался гигантским красно-желтым цирковым флагом, что, шагнув назад, упал в неогражденный приямок подвального окна, разбив оконное стекло, и свалился в подвальную парикмахерскую. Ошеломленный, но невредимый, я вернулся на улицу через пару минут, чтобы снова созерцать цирковой флаг, красота которого, несмотря на катастрофу, ничуть не поблекла.
В одиннадцать лет я пропадал целыми днями в кинотеатрах, когда в город приезжал маг Блекстоун. Приходилось высиживать бесконечные фильмы, дожидаясь, когда в перерыве между киносеансами на сцену выйдет Блекстоун, чтобы его расстреляли из пушек, порубили на полдюжины кусков и заточили в гигантский запаянный кипящий котел. В том году (1931) Блекстоун одарил меня моим первым кроликом и магическим трюком, тем самым сподвигнув на гастрольный тур по залам общества «Оддфеллоуз» и рождественским аттракционам Американского легиона, где я выступал в цилиндре (из папье-маше) и черных усах, которые непременно отклеивались в самый ответственный момент моих иллюзионистских номеров. Мы с папой проводили бесплатные сеансы телепатии для родственников, которые со скрежетом зубовным соглашались терпеть это, лишь бы не слушать мою игру на скрипке (мой другой талант). Так что на пять лет наш дом превратился в мастерскую по изготовлению ящичков для фокуса с игральными костями, коробок для общения с привидениями и проявления духов. Во время вечеринок, в двенадцать лет, я давал заковать и связать себя по рукам и ногам; все выходили из комнаты, и через пять секунд я высвобождался, обливаясь потом, но торжествуя! За исключением одного случая, когда некто завязал на мне новый узел, и мои гости, вернувшись, обнаружили меня почти в предынсультном состоянии, катающегося по полу, но по-прежнему скованного и негодующего.
За год до этого я начал носить очки. Частота драк и потасовок в результате этой нехитрой метаморфозы возросла неимоверно, так что становилось невмоготу. Но встреча с мистером Электрико внушила мне веру и новое мужество.
Мистер Электрико участвовал в карнавале в честь Дня труда, который ежегодно на неделю приезжал на Озеро со своей паровой каллиопой, ожерельем лампочек «мазда» и смертельными номерами. Помнится, в тот год за несколько дней до карнавала умер мой дядя, и в День труда, через десять минут после похорон, проявив неподобающую спешку и неуважение к усопшему, я заторопился в карнавальный городок навстречу послеполуденным чудесам. Там выступал мистер Электрико, худощавый, бледный, аскетичной наружности, энергичный, с искрометным взглядом и большой белой шевелюрой, полыхавшей у него на голове и колыхавшейся на ветру; ему было за шестьдесят. Он очень походил на артиста, исполнявшего роль доктора Преториуса в фильме «Франкенштейн». Он слыл чудом магии, восседал на электрическом стуле, облаченный в несколько черных бархатных мантий. Его лицо горело, как белый фосфор, голубые искры шипели на кончиках пальцев, стоило вам протянуть руку и прикоснуться к нему. Он сотрясался от огня и электричества, и я ходил снова и снова, днем и ночью смотреть, как его хрупкое тело прожигают десять тысяч вольт, если верить конферансье.
