Гримасы улицы - [7]

— Ну, как, не нашел Катюшку с Наташей?

— Где найдешь! Небось, совсем сгинули. Я и в приемный покой ходил, — тама тоже не знают. Ну, а куда теперь? Здесь нельзя. Смотри, как не повезло. Тут и дождик хлыщет, как нарочно.

— Мы нашли, где; тама ребят много ночует. Вот в эфтом закоулке горелый дом есть. Только незаметно проходить наказывали, — доложил Антипка.

— Во! Это здорово! Значит, живем, — воскликнул Сашка. — Только бы похряпать немножко.

— Мы тут без тебя подшибли немного. Хочешь, на, — предложил парень, вынимая из–под полы кусок чурека.

— Давай. Сами тоже, небось, не ели.

— Наелись.

— Ну, пошли. Веди, куда сказал. Я не знаю, усталость что–то взяла, — торопил Сашка.

— Тама поздно, сказывали, собираются: боязно, штоб, значит, чужое место не занять, — предупредил Сережка, еще ошеломленный потерей сестренки.

— Во! Этого они не хочут? Небось, не на постоялке, штоб распоряжаться. Хто первый пришел, тому и место.

Антипка больше не возражал, направляясь в переулок.

Подойдя к развалинам, они немного постояли у забитых ворот и потонули в широких стенах большого дома.

— Надо бы днем сюда заглянуть, чтоб место засветло выбрать, а теперь куда пойдем? — злился Сашка.

Сережка, боясь пинка, бойко шмыгнул в угол, налетел на острую балку лбом, закатился истерическим воплем.

— Перестань, гадина! Убью, кирпичем всю башку расквашу, — не понимая в чем дело, останавливал его Сашка.

Но никакой гнев не в силах был остановить вопль Сережки, и только спустя минуту голос его оборвался и захрипел, а кирпичи чаще затарахтели под его телом.

— Провалился, должно, захлебывается: — подавленным голосом сказал Антипка.

— Днем–то лень было посмотреть, сука мерзкий! Иди вот теперь к нему, разглядывай!

Антипка встал на четвереньки и молча пополз к Сережке, шепотом выпытывая у него.

— Што с тобой, а? Ушибся, небось? Парень молчал, судорожно вздрагивая всем телом.

— Давай спички, пес курносый, — крикнул Сашка. — Сам я посмотрю, что случилось, а то, погляжу я, тебя пока ждать, десять раз сдохнуть можно.

Приняв спички, он осторожно пошел, вытянув руки, и шагах в шести его рука коснулась обвалившейся с потолка балки:

— Ага! Вот он, должно, об эфту железину треснулся, — воскликнул Сашка и смелее подошел к Сереже.

Когда пугливо вспыхнул огонек зажженной спички, на груде кирпичей ярко выделилось черным пятном лежавшее тело, грязные руки, крепко сжавшие лоб и, казалось, окаменевшие.

— Надо на улицу иво вынести, тама подберут, а тут до утра здохнет. Кажись, храпит, — немного помолчав, сказал Сашка.

— Может, за ночь отлежится, пройдет, — ежась от страха, заикнулся Антипка.

— Молчи, скот! Сам виноват, гадина, вот теперь и вожжайся. Бери ево за руки, чиво свернулся?

Антипка молча взял его за мокрые окровавленные руки, которые он с трудом оторвал от головы, и они его из–под ворот вытолкали на панель.

— Бежим, кажись, идет кто–то! — И снова потонули они в развалинах, за грудами кирпичей, сложенных у забора.

— Здесь хорошо, — в случае и искать будут, через забор шмыганем.

— Молчи, поганец!

Сашка, прислушиваясь, остановил Антипку. Спустя четверть часа Сережку отвезли на извозчике.

— Ну, теперь мы вдвоем остались, — тяжело вздохнул Сашка.

С этих пор развалины стали их постоянным убежищем. На рассвете каждого утра они молча подходили к острому концу балки и подолгу стояли над черным пятном по кирпичам разлившейся крови…

…К рождеству они уже были не одни. Ребята, спавшие здесь, скоро привыкли к ним и уже доверяли им любое дело. Сашка был в большой дружбе с предводителем их, Курузой, и целые дни теперь они были заняты делом. Мелкие грабежи были источником их существования. Первое время Сашка иногда поддавался тоске, порой убегал на вокзал и часами толкался у багажной решетки. В сердце его еще не угасала надежда встретить Наташу. Однако, безнадежность постепенно овладевала им, новая воровская жизнь начинала затушевывать прошедшее, преступность скоро через край захлестнула его, и все умерло. Новые девушки безотказной похотью опьянили его.

— Мы не кисейные барышни, свои, блатные, — говорили они. — Своих не продадим…

А теперь зима, собьются в угол и блудят руками. Детская кровь закипит соблазном, уговаривать не нужно, потому, — закон.

— Вы, ребята, завтра на Хитров сходите, — распределял обязанности Куруза. — А Сашка с остальными на Трубную, только, чур, бить раз в день, но на верную, а то за слепую, пожалуй, попадешь в МУР, засмеют ребята.

Ребята не ослушивались, потому–на язык Куруза был жесток, да и на руку тяжелый. «Даст одну в ухо, ну, и крест», — говорили ребята. Куруза был, действительно, здоровым парнем, ему недавно 18‑й год пошел, а он уже походил на 25-летнего мужчину. Отнекиваний он не понимал; всякое слово свое считал законом.

— По нам хоть в Москву–реку, лишь бы дело.

— Ну, а теперь уснем.

Куруза взял за руку Грушку и улегся с ней в углу. Ребята сообща окружили остальных. Сашка был на особом учете и пользовался привилегией, а потому ложился рядом с Курузой, Ребята, прижавшись к Курузе с Сашкой животами, отогревали их.

— Сегодня елки в домах устраивают, веселятся, танцевать будут, а мы что? Эх, жизнь наша! Околевать, как собакам, на улице, — сердито отмахнувшись рукой, — сказала Ира, подымаясь с земли.