Григорий Сковорода - [15]

Таким образом, воспитание должно быть естественным, то есть основываться на врожденных способностях. «Всякое дело, – говорил Сковорода, – преуспевает, если она [натура] путеводствует. Не мешай только ей, а если можешь, отвращай препятствия и будто дорогу ей очищай; воистину сама она чисто и удачно совершит. Клубок сам собою покатится из горы: отними только ему препятствующий претыкания камень. Не учи его катиться, а только помогай. Яблоню не учи родить яблоки: уже сама натура ее научила. Огради только ее от свиней, отрежь сорняки, очисти гусень, отврати устремляющуюся на корень ее мочу и прочее. Учитель и врач – не врач и учитель, а только служитель природы, единственной и истинной и врачебницы, и учительницы. Если кто чего хочет научиться, к сему подобает ему родиться. Ничто от людей, от Бога же все возможно».

Сковорода хорошо видел, что душа его воспитанника от природы стремится к «чистым музам», и старался сделать так, чтобы она не сворачивала с истинного пути. Он советует ему читать хорошие книги, наслаждаться изысканной музыкой, которая является «великим врачевством в скорби, утешением же в печали и забавой в счастии», искать настоящих друзей, а на житейский театр смотреть свысока, чтобы научиться быть мудрым, наблюдая за человеческой глупостью. «Ибо если бы мы, – говорил Сковорода Ковалинскому, – как говорит Теренций, учились на опыте других, извлекая из него нам полезное, и если бы мы всматривались в жизнь других, как в зеркало, то гораздо менее к нам было бы применимо изречение: «опыт – наставник глупцов». Такое поведение, помимо того что оно очень полезно, доставляет нам также чрезвычайно приятное зрелище и составляет значительную долю умозрения тех мудрых людей, которые, как говорится, плавая в гавани, используя чужие несчастия, подобны гомеровским богам, которые с небес радуются не тому, что с другими что-либо произошло, а тому, что видят себя непричастными к этим бедствиям, находящимися в безопасности. Ибо к чему нам эти великолепные зрелища язычников? Разве мир и народ не лучшее зрелище, к тому же бесплатное наподобие известного Пифагоровского торжища». Сковорода здесь имеет в виду пересказанную Цицероном в его «Тускуланских беседах» историю о том, как на вопрос флиунтского правителя Леонта, кто такие философы и чем они отличаются от других людей, Пифагор ответил: наша жизнь напоминает праздничное торжище: одни люди хотят получить на нем венок славы, другие приходят ради того, чтобы разбогатеть, а третьи, самые мудрые, не ищут себе ни аплодисментов толпы, ни барышей, а приходят только, чтобы посмотреть, что и как здесь происходит, то есть, отложив все дела, внимательно присматриваются к природе вещей, – вот именно их и называют философами.

«Ты увидишь, – говорит Сковорода, – как один стенает под тяжестью долгов, другой мучается честолюбием, третий – скупостью, четвертый – нездоровым желанием изучить вздорные вещи. И кто их всех перечислит? Объясни понятие души, и ты убедишься».

Одним словом, смотри на этот мир, как на «черную книгу», и пробуй учиться на горьком опыте других. Пусть в отношении тебя сбудется старинная пословица: «Для того песика бьют, чтоб львенок боялся».

Наверное, самое серьезное внимание Сковорода уделял обузданию страстей. Подчиненная страстям душа, – говорил он, – больна. И счастлив тот, кто свободен от страстей, «ибо такой человек обладает спокойствием, или покоем души, который Господь дарует своим дражайшим ученикам: «Я даю вам мир мой». В первую очередь этот мир упорно борется с аффектами и, как диких коней, сдерживает их уздою разума. Ты радуешься, что ты богат? Ты болен. Радуешься, что ты благороден? Ты нездоров. Боишься смерти? Дурной славы из-за хороших поступков? Ты недостаточно здоров душой. Надеешься лучше жить завтра? Ты недомогаешь. Ибо где надежда, там же и страх, болезнь и проч.». А чтобы пояснить эту свою мысль как можно выразительнее, Сковорода цитирует известное «Утешение философией» «последнего римлянина» Боэция:

Радость и страхи

Дальше гони ты,

Прочь и надежду!

Чтобы печали

Не было в сердце.

Сумрачен ум тот,

Связан уздою,

Где они правят.

«Итак, скажешь ты, я требую вместе со стоиками, чтобы мудрец был совершенно бесстрастен, – продолжает Сковорода. – Напротив, он в этом случае был бы столбом, а не человеком. Остается, следовательно, что блаженство там, где обуздание страстей, а не их отсутствие».

В любом случае, философ настойчиво учил своего воспитанника бороться со страстями. Так, заметив, что юного Ковалинского мучает страх смерти, Сковорода начал давать ему книги, способные развеять скорбные образы, часто заводил разговор о вечности, то есть о том, что конец и начало находятся, в общем-то, в одной и той же точке и эта точка – не что иное, как сам Господь Бог, а основой всего сотворенного Господом является нечто несуществующее, из которого воля Творца, желая воплотить собственное совершенство, вылепила, словно некий гончар, все видимые и невидимые формы. Чтобы окончательно развеять страх юноши, Сковорода поздними летними вечерами звал его на прогулку и ненароком вел за город, туда, где находилось кладбище. Там он оставлял воспитанника в одиночестве, а сам шел в соседнюю рощу, где играл на флейте. Это он делал якобы для того, чтобы Ковалинский мог ощутить все очарование музыки, поскольку издалека она звучит гораздо приятнее, нежели вблизи. И спустя какое-то время философ сумел-таки освободить душу юноши от снедающего ее страха.