Грифон - [29]

Их обед был скромным — салат и форель, и, когда они лакомились сливочным мороженым на десерт, он отважился спросить ее, почему она привезла его именно сюда. Она сделала страшные глаза и ответила:

— Здесь должен родиться Грифон!

Он ничего не понял. Но это уже было третье возможное место рождения, и он решил промолчать.

После обеда они пошли по направлению к Фонтэн по аллее, окаймленной ольхой, по берегу реки с быстрыми неглубокими водами, чистыми и прозрачными, ласкавшими прибрежные травы, пронизанными тем необыкновенным светом, который возможен только здесь. Они прошли, не останавливаясь, мимо сувенирных лотков и лавок художественных промыслов; она как будто спешила попасть в какое-то определенное место, хотя шла медленно, положив голову на плечо обнимавшего ее за талию писателя и приноравливая свой шаг к его походке.

— Сколько любви видела эта река! — вздохнула она.

Берег действительно был прекрасен, и, без всякого сомнения, по нему прошло множество счастливых влюбленных; хорошо сознавая, что ему сейчас подобает сделать, он прижал ее к себе и замедлил шаг.

— За сколько же сонетов должна благодарить Лаура эти быстрые воды! — настаивала девушка.

— Конечно! Петрарка, черт возьми!

До этой минуты он как-то не осознавал, что находится в Фонтэн-де-Воклюз. Почти что священное, религиозное чувство переполнило его душу; притяжение, влекущее его тело к девушке, несколько ослабело, и он стал более внимателен к движению воды, оттенкам света в ольховых зарослях, тишине, которая их окружала. Он пристально вглядывался во все вокруг, замечая форель, влекомую потоком, ветер, замерший в ветвях, застывший воздух, цвет земли; он высвободился из объятий, и они продолжали идти, взявшись за руки, пока не достигли пещеры, откуда брала свое начало река.

— Кажется, будто здесь — центр мироздания, пуп Земли.

Его взору предстала пещера гигантских, поистине соборных размеров, расположенная огромным амфитеатром; на дне ее находилось озеро, первозданный провал, существовавший здесь, по-видимому, со времен сотворения мира; это зрелище ошеломило его, вселив в него священный ужас. Он ощущал себя живым, но не мог разобраться в многообразии взволновавших его ощущений и чувств; он был потрясен, голова у него кружилась. Это было как в детстве, когда учитель вызывал его отвечать урок, и он чувствовал себя неуверенно, хоть и прочно стоял на двух ногах, и все приобретало какую-то новую перспективу, которая исчезала, стоило ему только вернуться за парту; но в критический момент учитель увеличивался в размерах, он же, ученик, становился совсем маленьким, а его товарищи вообще переставали существовать; нечто подобное испытывал теперь писатель перед громадой пещеры, которая влекла его к себе, словно затягивая и поглощая. Готовый зарыдать, он вновь привлек девушку к себе. Он долго стоял так, застыв в молчании, и, только когда тишину нарушила какая-то семья туристов, он отошел и сел на скалу, чтобы ему не мешали лицезреть это чудо.

Да, здесь мог бы, должен был родиться Грифон, согласился с Мирей писатель; в глубине пещеры он будет хранить свои ласты для подводного лова, а когда он обезумеет от любви — ведь это непременно будет влюбленный Грифон, — он наденет их и погрузится в пучину вод, которую никому еще не удалось измерить, поскольку на глубине двухсот метров всех охватывает непреодолимый страх, ибо эта пучина бездонна и ведет в никуда. Когда в грот бросали красящие вещества, то нигде не появлялось окрашенной воды, следовательно, этот водный путь никуда не вел. Писатель вновь ощутил прилив трогательной нежности: да, Грифон будет любить и, страдая от неразделенной любви, погрузится в бездонные глубины, которые ведут в никуда. Он поцеловал Мирей и снова предался своим фантазиям: Грифону будет известно, в каком году он должен уйти в воду, и он пустится в плавание по подземным потокам, пока не отыщет выхода, и это непременно окажется в одном из семи пупов Земли — он вдруг вспомнил, что у Земли должно быть семь пупов. Первый из них — здесь, в этом месте, которое любил Петрарка. Как он сразу об этом не догадался! И вот неведомый доселе мир, который гнездился где-то в глубине его сознания, неожиданно вырвался на свободу благодаря Фонтэну и стал принимать реальные очертания: Салон-де-Прованс напомнил ему о Нострадамусе, об алхимиках, а Отель-де-Пари находился, оказывается, совсем рядом с Сейон-сюр-Сус-д'Аржан. И все они славились своими водами! Определенно, один из пупов Земли находится в Эксе, другой — в Аахене, городах, в которых бьют горячие минеральные источники, и еще один — в Компостеле, а еще — в Альярисе [64], и Грифон вдруг будет появляться в них; пройдя сквозь время, он возникнет из четырехструнного фонтана и сначала не будет знать, в какую эпоху попал: то ли он все еще в той, когда начинал свои странствия, то ли в какой-то совсем другой, из тех, что были ему указаны. Мирей вдруг перебила его:

— Но ведь четырехструйный фонтан — это, по-моему, барокко.

Вот его и поставили на место; но ведь он собирается писать роман, а не исторический трактат, тем более не исследование по фонтановедению; и, даже если такой тип фонтанов характерен для семнадцатого века, ему на это плевать: Грифон выйдет из четырехструнного фонтана, и все тут. Девушку восхитила решимость писателя, она сочла ее вполне естественной, но рискнула внести в творческий процесс и свою лепту: