Грибоедов за 30 минут - [69]

Безвременен кому твой вопль, и стон, и рев.

Уж сын твой – раб другого господина,

И нет его, он мой оставил дом,

Он продан мной, и я был волен в том, –

Он был мой крепостной….

Т.

падает на колена)

Он сын мой! Дай мне сына!

И я твоя раба, – зачем же мать

От детища ты разлучил родного?

Дай раз еще к груди его прижать!..

Ах, ради бога имени святого,

Чтоб не видать кровавых слез моих,

Соедини ты снова нас двоих.

К.

Не повторяй мне горькие упреки!

В поля и в горы – вот пути широки,

Там мчится шумная река,

Садись над пропастью, беседуй с высока

О сыне с мраками ночными,

И степь буди стенаньями своими,

Но в дом не возвращайся мой….

Уймись, или исчезни с глаз долой.

Т.

Достойное заслугам воздаянье!

Так будь же проклят ты и весь твой род,

И дочь твоя, и всё твое стяжанье!

Как ловчие, – ни быстриною вод,

Ни крутизною скал не удержимы,

Но скачут по ветрам носимы,

Покуда зверь от их ударов не падет,

Истекший кровию и пеной, –

Пускай истерзана так будет жизнь твоя,

Пускай преследуют тебя ножом, изменой

И слуги, и родные, и друзья!

Неблагодарности в награду,

Конца не знай мученья своего,

Тогда продай ты душу аду,

Как продал сына моего.

Отступник, сам себя карая,

В безумьи плоть свою гложи,

И ночью майся, днем дрожи,

На церковь божию взирая.

Твой прах земле не предадут!

Лишь путники произнесут

Ругательства над, трупом хладным,

И будь добычею чекалам плотоядным….

А там, – перед судом всевышнего творца, –

Ты обречен уже на муки без конца!

Т.

О, люди! Кто назвал людьми исчадий зла,

Которых от кровей утробных

Судьба на то произвела,

Чтоб были гибелью, бичом себе подобных!

Но силы свыше есть! Прочь совесть и боязнь!..

Ночные чуда! Али! Али!

Явите мне свою приязнь,

Как вы всегда являли

Предавшим веру и закон,

Душой преступным и бессильным,

Светите мне огнем могильным,

Несите ветер, свист и стон,

Дружины Али! Знак условный –

Вот пять волос

От вас унес

Ваш хитрый, смелый враг, мой брат единокровный,

Когда в <………>[2] он блуждал

На мшистых высотах уединенных скал.

Я крестным знаменьем от вас оборонялась,

Я матерью тогда счастливой называлась,

А ныне кинутой быть горько сиротой!

Равны страдания в сей жизни или в той?

Слетайтеся, слетайтесь,

Отколе в темну ночь исходят привиденья,

Из снежных гор,

Из диких нор,

Из груды тли и разрушенья,

Из сонных тинистых зыбей,

Из тех пустыней многогробных,

Где служат пиршествам червей

Останки праведных и злобных.

Но нет их! Непокорны мне!

На мой привет не отзовутся,

Лишь тучи на небе несутся

И воет ветр…. Ах, вот оне!

(Прислоняется к утесу и не глядит на них)

Али

(плавают в тумане у подошвы гор)

В парах вечерних, перед всходом

Печальной девственной луны,

Мы выступаем хороводом

Из недозримой глубины.

Т.

Робеет дух, язык прикован мой!

Земля, не расступайся подо мной…

Али

Таятся в мрачной глубине

Непримиримых оскорбленья

И созревают в тишине

До дня решительного мщенья;

Но тот, чей замысел не скрыт,

Как темная гробов обитель,

Вражды во век не утолит,

Нетерпеливый мститель.

Настанет день и час пробьет.

[3]

Али

Неизъяснимое свершится:

Тогда мать сына обретет

И ближний ближнего лишится,

(Молчание)

Куда мы, Али? В эту ночь

Бежит от глаз успокоенье.

Одна из них

Спешу родильнице помочь,

Чтоб задушить греха рожденье.

Другие

А мы в загорские края,

Где пир пируют кровопийцы.

Последняя

Там замок есть… Там сяду я

На смертный одр отцеубийцы.

Родамист и Зенобия (план трагедии)

Дебрь, лай, звук рогов, гром бубен. Несколько охотников, потом Родамист и за ним приближенный оруженосец Семпад, которому он доверяет беспокойство души, алчущей великих дел и ныне принужденной довольствоваться ловитвою вепрей и серн. Ему ненавистны и Фарасман, и римляне, и парфы, но он сперва ополчится на сих, а Рим страшен царю, едва твердому на собственном престоле. Велит пригласить к себе посланца от римских восточных легионов, который тут же тешится охотою. Семпад идет, Родамист раскаивается, что был с ним слишком чистосердечен.

Является Касперий. Переговоры, хвастовство с обеих сторон. Римлянин кичится свободою и славою отечества. Родамист дает ему чувствовать, что то и другое живо только в памяти, по преданиям. Рим рабствует и сила его оружия давно уже не испытана, власть царя восточного народа вернее и чистосердечнее, – велит, и любой из дружины его пожертвует жизнию. Касперий не удивляется, упоминает о Деции и о многих других опытах самопожертвования, но для благороднейшей цели. – Родамист велит удалиться прочим, а Семпаду готовиться к бою с тигром. Наедине с Касперием пытается подкупить его притворною приязнью, корыстию, честолюбием. Касперий непоколебим. Родамист отпускает его прежде себя на зрелище. Сам остается один и рассуждает; к чему такой человек как Касперийг в самовластной империи, – опасен правительству, и сам себе бремя, ибо иного века гражданин. – Коня! Коня! отправляется за Касперием на ту же травлю.

2-я сцена в царском теремном саду. По-восточному прямолинейная аллея чинаров, миндальных деревьев, которые все примыкают к большой пурпурной ставке. Около нее главные чины в раболепном ожидании властителя, – Ярванд, Мирван, Бахрат, Аспрух, Армасили проч.

Аспрух сидящий, все около него стоят. Он грузинин, албанского происхождения, взят в плен Фарасманом, им вскормлен, дрался против соотечественников и тем гордится. Арфаксат первый по Родамисте, все перед ним преклоняются; он кичится тем, что знает только царево слово, которое ему вместо совести и славы. Толки о близком возвращении царя с охоты, об отправлении римского посла и о том, чтобы никто из жителей не имел сообщения с чужеземцами – парфы они, или римляне. Все соглашаются на всё, что он ни говорит, потом он уходит. Долго никто не смеет сказать своего мнения, наконец Армасил, славный воин, воспитанный в Риме, где он был при Митридате, во время его заточения, прерывает молчание и своею откровениостию и убеждением невольно исторгает у каждого одно желание: смерть утеснителя. В Бахрате, Ярванде и Мирване видны мелкие страсти. Жалобы, что все главнейшие места воинские и все поборы поручены грузинам, иноземцам. Один жалуется, что уже не он орлоносец, которого важнее преимущество, но наследственное, по закону Вагаршака, о котором все вспоминают с энтузиазмом, как и с преувеличенною ненавистию к нынешнему царю, – при венчании царя на него возлагать корону; другой, что, евнуху поручена царская сокровищница, которой он по наследству был хранителем; третий, что Аспрух первый в доверенности царя, когда по роду и богатству ему принадлежит сей сан. Иные даже попрекают царя, что он воздержан с женщинами, почти не имеет наложниц и в пиршествах мало участвует, что он более похож на простолюдина, нежели на царя. Армасил упрекает их в малодушии. Вбегает Ассюд, его остерегаются. Он объявляет о насильственной смерти брата, о мщении, которым пылает за сие злодейство против Родамиста, Армасил недоверчив. – «Отчего же ты равнодушием его отбиваешь от нашего сообщества?» – «Он вскормлен в царедворцах, вчера еще дышал милостию царевой, ныне мгновенно возбужден против него одним внезапным случаем, – но кто поручится: завтра не обратится ли опять слабодушием в ревностного ласкателя?» – «Мне ли, юноше, быть опытнее вас, старцев? Но помните: не но множестве сила, когда дело правое, но в испытанном, надежном, несомненном мужестве участников». Является юродивый, пророчит. Он нищий скиталец, просит милостыню или соглядатай царев? Притворно ли проповедует, или точно безумный? Но многие, в том числе Бахрат, его знают. Все в него веруют, он давно уже стяжал славу святости; пещера его в утесе, на берегу Аракса. – Здесь он тайными словами из Зендавесты прорицает успех заговорщикам. Сперва тоже нем, не отваживается говорить. Армасил: «я знаю, отчего он немствует, – сей юноша, бывший ласкатель царев, ему заграждает уста». Армасил убеждает ему верить, и он религиею истинного армянина еще более их воспламеняет к скорейшему взрыву, назначает им ночное, решительное сходбище в склепе царей армянских. Заговорщики назначают ночь к тайному сходбищу в капище за южными врагами города. Потом пустынник исчезает. Ассюд удаляется с растерзанным сердцем, что никто не принимает участия в его скорби. Он армянин, но армяне к нему холоднее иверов. – «Я дебри оглашу моими справедливыми проклятьями за жестокость царя к несчастному брату». – Целый полк прислужников, за ними Родамист. Аспрух всех раболепнее. – Противуположность аспруховсй спеси с низшими и унижения перед властителем. – Родамист иных дарит дичью с охоты, кому благоволение, кому грозный суд. – Армасилу попрек, что не был на охоте. Говорит об отъезде римлянина, с которым он заключил союз, и о мире с парфами. Ждет от отца подкрепления. Все под его державою благоденствуют. «Тот день потерян, в который я не награждаю доблесть и не наказываю строптивых. Идите, покойтесь в мирных семейственных упражнениях, но не дремлет царево око. Врагов я имею и благодарю за них небо: они поощряют меня на Сезленостную бодрость, неусыпные труды и на славные подвиги».