Гремучий ручей - [68]

Замок оказался хоть и новым, но не особо мудреным. Григорий справился с ним за несколько минут. Жестом велел погасить фонарь, осторожно выглянул наружу, осмотрелся, а потом выскользнул из башни, потянул за собой пацана. Еще минута ушла на то, чтобы запереть дверь. Вот и все, теперь ни один гад не догадается, что здесь кто-то был. Теперь нужно уносить ноги, пока фон Клейст не прислал солдат, чтобы убрать тела несчастных девочек.

– За мной! – Григорий дернул Всеволода за ворот куртки и, как кутенка, поволок за собой.

Тот вывернулся, отчаянно отмахнулся от его хватки.

– Вы должны мне объяснить… – прошипел Сева сквозь стиснутые зубы.

Вот же идиот! Объяснения ему нужны!

– Потом! – Григорий шел быстро, но смотреть по сторонам не забывал. Эх, как же мало у него времени! Времени мало, а еще приходится возиться с этим щенком! Бросить бы! Тюкнуть по башке и прикопать где-нибудь на границе парка. Чтобы не мешал, чтобы не задавал ненужных вопросов, чтобы не отвлекал от главного.

Не поднялась рука. Не ирод же он, в самом деле!

Григорий снова дернул пацана за рукав, волоком втащил в кусты. Впереди слышались приглушенные голоса. Это фон Клейст вел к башне солдат. Успели. В самый последний момент успели!

Они отсиделись в кустах, пережидая, когда немцы пройдут мимо, а потом почти бегом бросились к белеющей в темноте оранжерее. Уже там, в оранжерее, Григорий дал себе волю – впечатал пацана спиной в стену, прорычал прямо в смертельно-бледное лицо:

– Ты за мной следил?

– Следил. – Тот не стал отпираться, смотрел прямо в глаза.

– Почему?

– Потому что мне показалось, что вы с ней заодно.

– С кем?

– С этой… фашистской… – пацан осекся.

– С тетей Олей? – Григорий догадался и сам, а еще мельком подумал, что неплохо бы и вот этому пытливому стереть память. Вдруг тетя Оля такое тоже умеет?

– Да. – Всеволод насупился, сжал кулаки, а потом не выдержал, заговорил тихой скороговоркой: – Эти девочки… которые в башне… Что с ними случилось? От чего они умерли?

Сказать правду? А кто поверит такой правде? Он бы сам никогда не поверил.

– Ты понимаешь по-немецки? – спросил Григорий, разжал руки и сам прислонился спиной к холодной стене. – Понял, о чем они там говорили?

– Не все, но большей частью. Речь шла про какой-то эксперимент, да?

– Да. Я думаю, эти девочки – часть эксперимента. Неудавшегося… – Как же хотелось курить! Аж руки тряслись. Но нельзя, еще, чего доброго, кто-нибудь заметит. И с пацаном нужно что-то делать. Незачем ему помнить все это.

– А вы? – Парень смотрел на него горящими глазами. – Вы партизан?! – И столько восторга было в его голосе! Еще один молодой и наивный. Как Митяй…

– Я сам по себе. – Григорий скрипнул зубами, а потом снова схватил Всеволода за грудки, зашептал, вглядываясь в его напряженное лицо: – И если ты хоть словечко… хоть полсловечка кому скажешь, что я был в той башне…

– Я тоже там был. – Голос пацана звучал твердо, по-мужски. – Я там был, все видел. Я все понимаю.

– Да что ты вообще можешь понимать? – простонал Григорий, снова разжимая пальцы. – Какое у тебя вообще есть разумение тому, что тут творится?

– Есть… – Всеволод дышал часто, словно после долгого бега. – Он говорил про лабораторию. Тот фриц. Я ведь прав?

– Ты знаешь, где она? – Григорий перестал дышать. – Знаешь?!

– Знаю. – Всеволод кивнул.

– Говори! – Воздуха в легких не осталось, в груди разгорался настоящий пожар.

– Сначала вы. – А парень не промах. Врезать бы… выбить все, что он знает, силой. Вот только Григорий давно для себя уяснил, что хитростью добиться можно больше, чем силой. Да и не скажет этот Сева, если силой. Вон как глазюками зыркает. Идейный? Или повод посерьезнее есть?

– Кого? – спросил Григорий, не сводя с парня глаз. – Кого они у тебя забрали?

Если такой молодой, такой злой и отчаянный, то только по одной единственной причине. Раньше бы Григорий нашел сотню других причин, но нынче осталась только одна.

– Брата… – Парень как-то сразу сник, погас яростный огонь в глазах.

– Убили?

– Фон Клейст… – Побелели губы, сжались кулаки. – Сначала пытал, потом застрелил.

– За что? – Можно было и не спрашивать. Тут один ответ: либо партизаны, либо подполье. Всеволод парень городской, значит, второе. – Подпольщиком был?

– Не он… – Парень замотал головой. – Я! Листовки у нас дома нашли. Это я их принес, понимаете?

Григорий понимал, смотрел на Всеволода, а видел своего Митяя.

– Я принес, а кто-то донес… Они пришли с обыском. Егор сказал, что это его листовки. Понимаете?

И снова понимал, он бы ради Митяя так же поступил.

– Я хотел сказать, что не его, а мои. – Всеволод говорил очень тихо. Так тихо, что едва различить. – А он крикнул, что я продался фашистам, и ударил. Он боксом до войны занимался, знал, как ударить, чтобы вырубить, чтобы я ничего не смог сказать, чтобы его не остановил.

Ясная история. Ясная и печальная. Младший брат по глупости и молодости натворил дел, а расплачиваться пришлось старшему. Рука сама потянулась в карман. Григорий сунул папиросу в рот, но не зажег.

– Не вини себя, парень, – сказал он тихо. – Это его решение было. На сколько он тебя старше был? – спросил просто, чтобы отвлечь. Иногда такое срабатывало.