Гремучие скелеты в шкафу Том 2 - [78]

Две песни написаны в последний год — «Архипелаг гуляк», от которой не осталось ни записи, ни даже слов, и «Когда мы вдвоем»:

Я проклят собой

Осиновым колом — в живое

Живое восстало в груди —

Все в царапинах да в бубенцах.

Имеющий душу — да дышит. Гори —

не губи…

Сожженной губой я шепчу,

Что, мол, я сгоряча, я в сердцах —

А в сердцах-то я весь!

И каждое бьется об лед, но поет.

Так любое бери и люби.

Не держись моя жизнь —

Смертью вряд ли измерить.

И я пропаду ни за грош.

Потому что и мне ближе к телу сума.

Так проще знать честь.

И мне пора —

Мне пора уходить следом песни,

которой ты веришь.

Увидимся утром.

Тогда ты поймешь все сама.

17 февраля 1988 года, в середине дня, он выбросился из окна ленинградской квартиры на проспекте Кузнецова. Потом в зале рок-клуба был большой концерт его памяти и поминки в красном уголке. Приехали музыканты из разных городов, мать, отец и сестра из Череповца. Похоронили Сашу Башлачева на огромном Ковалевском кладбище, к северу от города. Притом, что народу повсюду было очень много, тишина стояла полная. Не было ни речей, ни причитаний о «молодости» и «безвременности», ни даже плача в голос. Вплоть до самого опускания гроба. Это молчание говорило о многом. В первую очередь о тяжелейшем чувстве вины. Наверное, каждый здесь мог бы чем-то помочь Саше Башлачеву, пока было не поздно, но не сделал этого.

Но было и другое общее чувство, что усиливало сцену молчания: чувство неотвратимости этой трагедии. Оно не то чтобы успокаивало, скорее, переводило трагедию смерти Саши Башлачева из чисто «жизненной» в иную, более философскую плоскость. «Не верьте концу. Но не ждите иного расклада», — пел он в песне о Поэтах, о себе подобных. Он был таким, какие, как правило, долго не живут, сознательно жил так, что было трудно выжить. И смерть свою предсказал во многих песнях. Печально то, что все осознали это абсолютно отчетливо лишь задним числом. А до того жизнь его, особенно последние полтора года, была тихим адом.

Печально и то, что лишь задним числом и с изрядной долей лицемерия вспомнили о Башлачеве наши «официальные» культурные инстанции. После смерти были напечатаны его стихи, выходит пластинка. При жизни не было поддержки никогда и ни в чем. Поминая нелегкую жизнь Владимира Высоцкого, во всем винят эпоху застоя и ее трусливых функционеров. А у Башлачева, человека не меньшего таланта, судьба сложилась еще тяжелее, и погиб он на третьем году «эры гласности».

Да, он был человеком, склонным к эмоциональному и психическому «самосожжению», но разве благородно делать скидки на «злой рок», довлеющий над гениями? Разве может считаться истинно гуманной система, не поддерживающая своих безоглядных, «проклятых собою» Поэтов, не дающая им шанса выжить? Саша Башлачев ушел, не оставив ни малейшего следа в величественных коридорах Большой Советской Культуры. Что отчасти справедливо: это был не его уровень.

…Зимней ночью мы шли к платформе Переделкино в надежде на последнюю электричку, и Саша рассказывал мне о переселении душ. Он сказал, что точно знает, кем был в прошлой жизни, и что это было очень страшно. «Давно? — полюбопытствовал я. — В средневековье?» — «Нет, — ответил он, — недавно». — «Интересно, — я стал рассуждать о делах, в которые, строго говоря, не очень-то верил, — почему, по какой команде душа вселяется в очередное тело?» — «Я знаю, как это происходит, — сказал Башлачев, — душа начинает заново маяться на земле, как только о ее предыдущей жизни все забыли. Души держит на небесах энергия памяти».

(Журнал «Огонек» № 20,1989 г.)

Жанна Агузарова: «Я одна у мамы». К выходу сольной пластинки

К сожалению, ни одного серьезного текста о Жанне Агузаровой я не написал — хотя она того заслуживает. Не прошедшая цензуру артистки аннотация на ее первый сольный альбом вышла в «Комсомольской правде» в качестве рецензии на негоже. (Никогда не любил, чтобы добро пропадало.) Интересно, что прошло пять лет и туже самую запись — уже под каноническим названием «Русский альбом» — я сам впервые выпустил на CD, предварительно вызволив Жанну из Америки.

Прошлым летом Жанна Агузарова попросила меня написать аннотацию к своей первой сольной пластинке. Напечатать текст на конверте, однако, не удалось — то ли по соображениям полиграфии и дизайна, то ли оттого, что аннотация Жанне не понравилась. Между тем диск наконец-то выходит в свет на рижской фирме BSA и называется он «Жанна Агузарова поет». Вашему вниманию предлагается ненапечатанная аннотация.

Не знаю, зачем и надолго ли наведалась Агузарова Жанна в душную лавку советской эстрадной песни. Она идет по жизни поступью очарованной странницы и вряд ли где затормозится всерьез и надолго.

Когда-то, в конце 1983-го, она осчастливила в буквальном смысле этого слова наш подпольный рок. На скалы черной меланхолии и желчного сарказма тогдашней «контркультуры» Ива Андерс (так ее звали в то время) и группа «Браво» накатились беспечной волной чистого веселья и танцев до упаду, обдав очумевших «подпольщиков» брызгами воображаемого шампанского… Наши власти не оставили преждевременную радость безнаказанной: Ива-Жанна получила годовой творческий отпуск в Бутырке, психушке и леспромхозе.