Грек Зорба - [28]

А потом была моя очередь. С первых же слов (может он был малость туповат) русский кричал: «Стоп!» Я только этого и ждал. Я вскакивал, отодвигал столы и стулья и пускался в пляс. Эх, старина! Люди пали так низко, чёрт возьми, они настолько ленивы, что довели своё тело до немоты, работают только языком. Много ли, по-твоему, можно сказать языком? Если бы ты мог видеть, как он меня «слушал», этот русский, всего - с ног до головы - и как он всё понимал. Танцуя, я описывал ему свои несчастья, путешествия, женитьбы, ремёсла, которым обучился: каменотёса, шахтёра, разносчика, гончара, игрока на сантури, торговца семечками, кузнеца; рассказывал, как я был повстанцем, контрабандистом; сколько раз меня сажали в тюрьму, как я убегал, как я прибыл в Россию… Он, всё, ну просто всё понимал, хотя и был тупоголовым. Много что говорили мои ноги, руки, даже волосы и одежда. Нож, висевший на моём поясе, и то говорил. Когда я кончил, этот большой дурень сжал меня в объятиях, целовал, мы снова наполнили стаканы водкой, плакали, смеялись и вновь обнимались. На рассвете мы расставались и шли спать, спотыкаясь, а вечером опять находили друг друга.

Ты смеешься, не веришь мне, хозяин? «Скажи, пожалуйста, - думаешь ты, - что нам заливает этот Синдбад - Мореход? Говорить с помощью танца, разве это возможно?» И, однако, я готов руку отдать на отсечение, должно быть, именно так разговаривают между собой боги и дьяволы.

Ты очень деликатен и не возражаешь мне. Но я вижу, что ты уже хочешь спать. Что ж, пойдём, завтра продолжим. А я выкурю ещё сигарету, может, даже окунусь в море. Я весь горю, нужно себя остудить. Доброй ночи.

Мне не спалось. «Пропащая моя жизнь, - думал я - Если бы я мог взять тряпку и стереть всё то, чему я научился, что я видел и слышал, а потом поступить в школу Зорбы и начать изучение великой, настоящей азбуки! Насколько другим был бы путь, который я бы избрал! Чудесным образом научил бы я свои пять чувств, свою кожу, чтобы она могла наслаждаться и впитывать. Я бы научился бегать, бороться, плавать, ездить верхом, грести, водить автомобиль, метко стрелять. Наполнил бы свою душу плотью, а ту, в свою очередь, душой. Я бы примирил в себе этих вечных врагов».

Так я думал о своей жизни, проходившей без всякой пользы. Через открытую дверь, при свете звёзд, смутно виделся Зорба, сидевший на корточках на скале, подобно ночной птице. Я завидовал ему, он нашёл правду, его путь был единственно правильным!

В какую-нибудь первобытную эпоху Зорба наверняка был бы вождём племени, прорубившим путь своим людям топором. Или же знаменитым трубадуром, кочевавшим по замкам, где все бы упивались звуками, исходившими из его уст: господа, слуги, знатные дамы… В нашу же неблагодарную пору он бродит вдоль изгородей, словно голодный волк, или опускается до роли шута при каком-то писаке.

Вдруг я увидел, что Зорба поднялся. Кинув одежду на гальку, он бросился в море. Через минуту при слабом свете нарождавшейся луны на поверхности появилась его голова, затем он снова нырнул. Время от времени он вскрикивал, лаял, ржал, пел петухом - душа его в этой ночи обращалась к животным.

Я незаметно заснул. На другой день ранним утром я увидел улыбающегося и отдохнувшего Зорбу, он тряс меня за ноги.

- Поднимайся, хозяин, я хочу посвятить тебя в свой проект.

- Слушаю тебя.

Нам давно уже нужен был лес для прокладки новых галерей. Мы решили арендовать

принадлежащий

монастырю

сосновый

лес,

однако транспортировка стоила дорого, к тому же не нашлось мулов. И вот сейчас, Зорба, усевшись по-турецки прямо на землю, начал объяснять, как он установит канатную дорогу с вершины горы до берега: с её помощью можно будет спускать лес; дорога будет оснащена стальными тросами, опорами и шкивами.

- Согласен? - спросил старый грек, закончив. - Ты подписываешься под этим?

- Я подписываюсь, Зорба, я согласен.

Он разжёг жаровню, поставил на огонь чайник, приготовил мне кофе, закутал мои ноги одеялом, чтобы я не простудился, и ушёл удовлетворённый.

- Сегодня мы начнем новую галерею. Я нашёл одну из этих жил! Настоящий чёрный алмаз! Раскрыв рукопись «Будды», я углубился в свои собственные галереи. Я работал весь день и по мере продвижения испытывал сложные чувства - облегчение, тщеславие и отвращение. Но я был увлечён, ибо знал, что стоит мне закончить эту рукопись, запечатать и перевязать, как я стану свободен.

Почувствовав голод, я съел немного изюма, миндаля и кусочек хлеба. С нетерпением ожидал я возвращения Зорбы, человека, приносившего радость своим чистым смехом, добрым словом и мастерством в приготовлении вкусной еды.

Зорба появился к вечеру. Он сделал обед, мы поели, мысли же его где-то витали. Он опустился на колени, вбил небольшой колышек, натянул шпагат и, подвесив на маленьком ролике щепку, пытался найти необходимый наклон, чтобы его сооружение не поломалось.

- Если наклон будет больше, чем нужно, - объяснял он мне, - то всё пропадёт. Если меньше, всё равно плохо. Нужно найти точный наклон. А для этого, хозяин, необходимы вино и здравый смысл.

- Вино у нас есть, что же касается здравого смысла… Зорба рассмеялся.