Грехи в наследство - [47]

— Это понятно, что жили! Но как?

Старуха вдруг рассвирепела:

— Как все! Не видишь, как мы живем? Вот и они так же!

Думаю, она бы меня все-таки выгнала, но тут, на мое счастье, в дверь просунулась голова моего недавнего провожатого. Судя по глазам, полученную в свое распоряжение чекушку он уже оприходовал и теперь явился полюбоваться. на бутылку соседскую. Видя, что старуха на его появление внимания не обращает, он решил деликатно напомнить о себе.

— Зи-и-ин, — жалобно проблеял лохматый.

— Иди отсюда, алкаш, — свирепо цыкнула на него старуха.

Голова икнула и моментально скрылась. Хозяйка грузно завозилась на стуле, и тот в ответ жалобно заскрипел под ее тяжестью.

— Зин, ну будь человеком, — заканючили за дверью.

— Налей ему. Не отстанет, — посоветовала я. Старуха с интересом глянула на меня:

— Откуда знаешь?

— У меня мать запойная.

Она восприняла мои слова с недоверием, хотя я сказала истинную правду. Мамаша моя и вправду женщина пьющая, причем крепко, потому все происходящее меня нисколько не шокировало. С детства все было хорошо знакомо.

— Налей, — повторила я. — Ведь так и будет ныть. Поговорить не даст.

Хозяйка плеснула в стакан и сердито крикнула:

— Бери и уматывай, чтоб я тебя больше не видела.

Когда осчастливленный сосед скрылся в недрах коридора, она со вздохом заметила:

— Вот так и живем... А ты вроде ничего, только на наших не похожа.

— Я из Москвы.

— Из столицы? И сюда приехала, только чтоб о Пашке расспросить?

Старуха была искренне удивлена. В ее голове не укладывалось, что кому-то в Москве мог быть интересен ее бывший сосед. Не переставая качать головой, с дружелюбным любопытством спросила:

— На кой фиг он тебе сдался?

— Ефимов — депутат, народный избранник. О нем многие теперь пишут, вот и наш редактор решил статейку тиснуть, — доходчиво объяснила я.

— Депутат?! Гляди ты! Всегда знала, что Пашка в столице обретается, а про депутата от тебя впервые слышу, — протянула она и в задумчивости машинально плеснула себе в стакан.

— В столице про него уже все написано. Редактор требует чего-нибудь новенького. Вот я и решила поинтересоваться его детством и юностью. Может, что интересное обнаружится, — доверительно поделилась я.

Старуха меня не слушала. Подперев кулаком щеку, горестно пригорюнилась.

— Депутат... надо же. Никогда не думала, что из него что путевое выйдет.

Я насторожилась:

— Чего так?

— Да какой из него депутат? Тощий задохлик. Одни кости. Руки да коленки... А уж тихий был... голоса никогда не повысит. Как он там справляется? Депутату ж глотка нужна.

— Хорошо справляется. И голос прорезался, и мускулы наросли и вообще со временем Павел Юрьевич превратился в интересного мужчину.

— Ишь ты! Павел Юрьевич! — хмыкнула старуха и вдруг с интересом спросила: — А фотки его у тебя с собой, случаем, нет? Интересно было бы глянуть.

Фотографии не было, но, планируя пройтись по родным местам Ефимова, я на всякий случай прихватила журнал, с обложки которого белозубо улыбалось означенное депутатское лицо.

— Вот он теперь какой, — сказала я, выкладывая журнал на стол.

Старуха живо схватила его и принялась пристально всматриваться в портрет. Молчание длилось долго, наконец, она еле слышно прошептала:

— И вправду хорош.

И снова замолчала. Надолго.

— А журнал-то «Деньги» зовется! — вдруг многозначительно произнесла она. — И Пашку в нем пропечатали... Не зря, наверное? Был бы нищим, на первой странице его фотку не поместили бы, как думаешь?

— Павел Юрьевич человек состоятельный, — не стала спорить я. — Собственный дом имеет в Малиновке. Это поселок рядом с Москвой. Элитное место. Там только солидные и богатые люди селятся. Дорогую импортную машину. В общем, у него все в порядке.

— У него все в порядке, — повторила за мной старуха и неожиданно заплакала горькими пьяными слезами.

Не понимая, что происходит, я с интересом смотрела на нее, но утешать не спешила. По опыту знала: эта публика не любит, когда ей мешают. Рыдать она перестала так же внезапно, как и начала.

— А ведь Пашка бегал за мной, только я на него внимания не обращала. Он сох, а я внимания не обращала, — размазывая слезы по щекам, вполне трезвым голосом сообщила старуха.

Не веря собственным ушам, я в немом изумлении уставилась на нее. Никак сбрендила, старая, на почве алкоголизма. Ефимов, конечно, далеко не мальчик, но она-то совсем развалина. Женщина покосилась на меня и горько усмехнулась:

— Что смотришь? Не верится? Мне тоже. Только я правду говорю. Мы с Пашкой одногодки. В школе в один класс ходили. А теперь вот...

Боясь пьяной истерики, я пробормотала первое, что пришло на ум:

— Так всегда бывает. По жизни мужчины всегда лучше женщин сохраняются.

Мысль пришлась ей по душе, и она энергично тряхнула немытой головой.

— Точно говоришь! Пашка укатил после школы в Москву учиться, да там и остался, а я на фабрику пахать пошла. У него что за заботы были? Ручку держать да книжечки почитывать, а я тут хлебнула. То в дневную смену, то в ночную... — Женщина безнадежно махнула рукой: — Что тут говорить? Дура и есть дура. Пашка, когда еще первый год на каникулы приезжал, по-прежнему по мне сох. Мне бы сообразить — раз человек в Москве учится, так из него уж точно что-то путное выйдет. А я, дурища, красотой своей гордилась да носом вертела. Повстречалась одно лето, да и бросила. Мол, зачем мне этот задохлик, если вокруг целая толпа ухажеров вертится, не ему чета. Ну и Степка, змей, конечно, подсуетился. Ни на шаг не отходил. А мне и лестно! Степка был местный заводила, в нашем районе вся шпана его слушалась. Парень собой видный, крепкий. Обнимет, так кости трещат... Ну и что с того? Что он, этот Степка? Баламут! Покрутил любовь и бросил. Тоже потом в Москву укатил. А с тех пор, как мамаша его, Октябрина, померла, вообще в наши трущобы глаз не кажет.