Грехи в наследство - [14]

Отлепившись от спинки кресла, я потянулась к ящику письменного стола и достала пухлую записную книжку. Хотелось мне того или нет, но обращения к специалисту было не избежать. И я даже точно знала, к кому именно. Михаил Яковлевич Щетинин, хороший знакомый и известный знаток геральдики, вот кто мне был нужен!

— Михаил Яковлевич? Добрый вечер. Анна беспокоит.

— Анечка? Какой сюрприз! Рад слышать. Давненько мы не общались. Куда пропали? — раздался бодрый голос в трубке, и перед глазами моментально возникло добродушное полное лицо со старомодной бородкой клинышком и задорно поблескивающими глазками.

Помимо воли расплывшись в улыбке, я ответила:

— Никуда не пропадала, Михаил Яковлевич. Здесь я, в Москве. А не объявлялась потому, что дел много.

Михаил Яковлевич насмешливо хмыкнул:

— А сейчас вдруг выпала свободная минута? Или у вас ко мне дело?

— Дело, Михаил Яковлевич, дело, — покаянно вздохнула я. — Потому и беспокою.

— Анечка, что за странные слова? «Беспокою»! Меня может беспокоить моя подагра, но никак не красивая женщина. Запомните это. Я еще достаточно молод, чтобы получать удовольствие от общения с дамами. Особенно если они так юны, как вы.

— Обязательно запомню, Михаил Яковлевич.

— Отлично, по этому вопросу договорились. Переходим ко второму. — Голос старого ловеласа потерял игривость и стал деловитым. — Что за консультация нужна?

— Что может означать пушка с сидящей на ней райской птицей?

— И где вы такое видели?

— На гербе одного частного лица.

— Ага…

— Это сложный вопрос?

— Совсем не сложный. Пушка на лафете и птица — это герб Смоленского княжества. Появился в 1392 — 1393 годах, после возвращения князя Глеба Святославовича из Литвы и восхождения на княжеский престол Смоленска. Пушка выражает мощь города и сулит беспощадное возмездие любому напавшему на него врагу. Райская птица прозывается Гамаюн и символизирует мир, счастье и процветание.

— А что эта картинка может означать на гербе честного лица?

— Что его род берет начало на земле Смоленска…

Не успела я тепло распрощаться с говорливым Михаилом Яковлевичем, как ожил мой мобильник.

— Анна? — завибрировал в трубке мужской голос.

— Да.

— Ефимов беспокоит, — грозно рыкнули прямо мне в ухо.

Слегка опешив от неожиданности, я попыталась сообразить, что же такое могло столь внезапно понадобиться от меня господину депутату. Тот мое молчание расценил по-своему и с ходу пришел в крайнее раздражение.

— Откройте дверь, — гневно потребовал он. — Мне нужно с вами поговорить. Срочно.

— Вы что, ко мне приехали? — ахнула я.

— Естественно! — не скрывая неудовольствия, отозвался Ефимов. — Моя машина стоит у вас во дворе.

За те несколько секунд, что мы с ним пререкались, я успела прийти в себя, и потому мой ответ прозвучал достаточно холодно:

— Поднимайтесь, раз уж вы здесь. Надеюсь, этаж и номер квартиры сами знаете.

Ответом я удостоена не была, Ефимов просто взял и отключил мобильник.

Быстро смахнув разложенные на столе предметы в ящик стола, я окинула взглядом комнату и, плотно сжав губы, отправилась встречать незваного гостя.

Он влетел в квартиру подобно пушечному ядру и выглядел, прямо скажем, не лучшим образом. Легкое кашемировое пальто нараспашку, галстук сбит набок, совсем недавно так тщательно — волосок к волоску — приглаженная шевелюра распалась на непослушные вихры. По большому счету, мне до него дела не было, но про себя я непроизвольно отметила, что таким Ефимов мне нравился больше. Под напором распиравших его чувств та броня, что он так старательно и не один год наращивал на себе, не выдержала, треснула, словно хрупкая скорлупа, и распалась. Стоило ему перестать себя контролировать, как разом исчезли и отстраненная холодность, и заученная глянцевость, и выверенность движений, а под маской лощеного стареющего красавца вдруг обнаружился обычный российский мужик, который под горячую руку может и матерком пустить, и полновесную оплеуху отвесить. И таким, как ни странно это звучит, Ефимов казался мне и ближе и понятнее. А господин депутат, даже не подозревая о моих мыслях в отношении своей особы, прямо с порога, не дав мне рта раскрыть, напустился на меня.

— Я категорически запрещаю заниматься этим дурацким расследованием, — разорялся он. — Слышите? Категорически! Немедленно возвратите мне вещи, которые получили от моей жены, дайте слово молчать, и мы расстанемся по-хорошему. Обещаю! Я просто забуду о вашем существовании. Иначе… — Ефимов перевел дух и грозно закончил:

— Вы горько пожалеете об этом!

Пока он просто кричал, я слушала его с непроницательным лицом, но, когда Ефимов перешел на угрозы, я решила, что пришла пора поставить буяна на место.

— Павел Юрьевич! Вы забыли поздороваться, — заметила я.

Сказала я это тихо, не повышая голоса, но Ефимов от неожиданности запнулся на полуслове.

— Что такое? — опешил он.

Видать, и помыслить депутат не мог, чтобы ему перечили или прерывали. Мое беспардонное поведение повергло его в настоящий шок, и Ефимов глядел на меня, изумленно выкатив глаза. Понять его было можно. Депутатствовал он уже не первый срок, и за эти годы у него образовался определенный и, в общем, узкий круг общения: соратники по партии, спонсоры, просители. Ну еще избиратели. Но с этими приходилось вступать в контакт только во время проведения предвыборных кампаний. Все они держались с ним если не заискивающе, то, во всяком случае, уважительно и уж точно не позволяли себе его перебивать. А тут вдруг… У него в голове не укладывалось, что на свете существуют индивидуумы, способные разговаривать с ним на равных, потому что им от него ничего не нужно, а даже больше — им попросту нет де него дела. А между тем такие имелись, и их было немало, и я являлась одним из них.