Грех содомский - [5]

Ксюша потянула его за собой, и он одним из первых вышел из столовой в соседнюю комнату, освещенную одной только предыконной лампадкой.

Вернулся домой Глеб поздно ночью. Валентина Степановна была уже в кровати, но не спала, а читала книгу.

— Мамочка, — бросился к ней Глеб, но сейчас же сдержался, как-то робко обнял и поцеловал ее, хотел что-то сказать и как будто поперхнулся. А вместо этого произнес:

— Ты еще не спишь, мама Валя? Уже поздно…

Валентина Степановна поняла, что с Глебом что-то случилось. Она нежно привлекла его к себе на грудь, погладила, поцеловала, обняла за шею и затихла. Она знала, что Глеб может лежать так у нее на груди долго-долго, молча, про себя исповедуясь ей в каком-нибудь проступке, а затем встанет, успокоенный, умиротворенный, раскаявшийся. Но, если случилось с ним что-либо такое, чего он не может самостоятельно осмыслить и разрешить, то он сам заговорит с нею.

Но на этот раз Глеб был особенно беспокоен, видимо сдерживался и тихим, уставшим голосом передавал ей впечатления дня, чего-то не договаривая, словно не решаясь о чем-то начать говорить.

Валентина Степановна решила осторожно прийти ему на помощь. Ласково похлопывая его и глядя ему в глаза, она спросила:

— Мне почему-то кажется, что с тобой сегодня что-то случилось. Обидел тебя кто-нибудь, или ты сам сделал кому-либо неприятность?..

— А почему это тебе кажется? — попробовал было увернуться от ответа Глеб. Но ему вдруг стало стыдно своего желания, и он густо покраснел.

Между тем Валентина Степановна, будто не замечая его смущения, продолжала:

— Мне кажется это потому, что ты все время словно хочешь начать мне что-то рассказывать и не решаешься или не знаешь, как начать… Говори просто все, как было или, если тебе это сейчас почему-нибудь неприятно, отложи этот разговор на завтра и не думай теперь о нем. Уже поздно. Пока ты разденешься, примешь душ и ляжешь спать, уже светать станет. Иди, Глебик…

— Нет, нет, мама Валя. Если тебе не очень хочется спать, то я лучше все сейчас расскажу, — Глебу даже жутко стало от мысли, что он только что сомневался, рассказать матери о случившемся или нет. — Как это глупо, что я мямлю… Правда, мама Валя, это очень серьезное происшествие, очень серьезное… Но все вышло так неожиданно для меня… Я расскажу тебе все, что я сделал, и все, что я чувствовал, чтобы ты хорошенько поняла меня. Помнишь, я дал тебе слово, раньше чем пойти к женщине, поговорить об этом с тобою… Я бы так и сделал, но не мог… Вышло все это как-то случайно и неожиданно для меня… Сейчас же после заката солнца мы, несколько человек, ушли из казенного леса и вот до сих пор мы были у проституток… Помнишь, я говорил тебе о Мане, которая служила у Пальмовых. Она теперь живет еще с тремя девушками на слободке. Когда товарищи пошли к ним, мне тоже захотелось, в первый раз в жизни потянуло к женщине… ты понимаешь, это трудно объяснить словами… Я хотел раньше забежать домой и предупредить тебя… И не сумел этого сделать: так все сложилось…

И, постепенно овладевая все больше своими впечатлениями и словами, Глеб подробно и искренне рассказал все происшедшее с ним, не утаив от матери ни одной мелочи из своих переживаний и мыслей.

Валентина Степановна слушала внимательно, лишь изредка приходя Глебу на помощь, когда он не мог подобрать выражения или терял нить своего рассказа. Большая, новая забота встала перед ней, но внешне она была совершенно покойна и мягко, ласково улыбалась сыну.

— Мне было очень приятно, по-новому хорошо, и я не жалею о том, что произошло. Мне кажется, что я сегодня вдруг стал старше, совсем взрослым, — закончил Глеб свой рассказ уже успокоенный и понимая по лицу матери, что ничего особенного, в сущности, не произошло. — Мне только ужасно неприятно, что я не сумел сдержать своего слова и это повое, серьезное в моей жизни произошло без твоего ведома.

— Ты в этом, Глебик, не виноват, а потому тебе и печалиться об этом нечего. Более подробно мы с тобой потолкуем завтра, а пока надо принять кое-какие меры предосторожности. Ксюша, может быть, сама даже этого не зная, больна какой-нибудь венерической болезнью. Раздевайся, Глебик.

Она вынула из ночного столика кусок свежей ваты, сильно смочила его одеколоном и, когда Глеб разделся, подошла к нему, тщательно осмотрела все тело сына, нет ли где-нибудь на нем ссадин или царапин, и вытерла его всего одеколоном.

— Ну а теперь прими душ и ложись спать, покойной ночи, Глебик, до завтра. — Она поцеловала его долгим, сильным поцелуем, сначала в мягкие, подстриженные ежиком волосы, затем в губы и глаза, как делала это каждый день, когда прощалась с Глебом на ночь. — Пора спать, мой маленький мужчина, пора спать. Спи спокойно, Глебик…

Через пять минут Глеб спал крепким сном молодого здорового человека, спал покойно, без снов. Валентина Степановна, слушая его ровное, точно маятник, глубокое, чистое дыхание, тщательно взвешивала и обдумывала вновь создавшееся положение. Она давно уже готовилась к тому моменту, когда сын ее вдруг из мальчика превратится в мужчину, и все-таки была застигнута врасплох.

«Раз став мужчиной, испытав острое чувство полового удовлетворения, он уже не может снова превратиться в мальчика. Стать снова девственным ему уже невозможно. И если она запретит ему сношения с женщинами, он ее послушается, но изнервничается и в конце концов сначала бессознательно, случайно, а потом по привычке начнет онанировать… Пустить его свободно брать женщин — почти наверняка — он заболеет какой-либо венерической болезнью… При его возрасте, росте, нервности и темпераменте и то и другое может расшатать его организм, преждевременно обессилить, состарить его».