Греческое сокровище - [160]

К середине августа Шлиман больше не мог оставаться в бездействии.

— Софидион. я должен ехать в Лондон и сам проследить за набором вместе с Филипом Смитом. — сказал он Софье. — Нельзя оставлять и гравюры только на Купера и Уимпера. Гравюры должны быть прекрасными. Да, всюду нужен свой глаз. Необходимо добыть один набор гравюр для французского издания Ашетта. Не менее важно лично встретиться с директорами Кенсингтонского музея, чтобы сдвинуть переговоры с мертвой точки.

Софья не хотела оставаться в Париже без мужа, но она знала: Генри доведет до конца начатое, чего бы это ни стоило. А кроме того, просьбы ее никакого действия не возымеют! И она ответила:

— Поезжай, дорогой, но, пожалуйста, закончи все как можно скорее.

Спустя два дня после отъезда Генри она открыла маленький ящичек в секретере, в котором он держал деньги на домашние расходы, и. к своему удивлению, нашла только четыреста франков. Открыла соседний ящик, где лежали неоплаченные счета. Все подсчитав, она обнаружила, что, уезжая второпях и под бременем забот. Генри оставил ей две тысячи франков долгу. Следующие два-три дня она только и делала, что платила стучавшимся в двери кредиторам — и скоро от восьмидесяти долларов ничего не осталось. Подошло время платить слугам, покупать провизию, уголь. Она послала Генри телеграмму, спрашивая, чем ей расплачиваться.

Ответа не было. Может, Генри гостил у кого-нибудь за городом, а может, уехал с Максом Мюллером в Оксфорд… Тогда Софья отправила ему уничтожающее письмо:

«…Я сгораю от стыда, что у меня, жены Шлимана, нет денег, чтобы заплатить за одежду и за уголь. Я не умру без денег, но стыдно даже разговор заводить об этом».

Эти фразы попали не в бровь, а в глаз.

Генри ответил:

«Я понял свою ошибку. Посылаю в этом письме чек. Тебе этого должно хватить до моего приезда. Я вернусь в середине сентября».

Софья взглянула на чек и задохнулась от возмущения. Сумма была ничтожная. Едва хватит на еду. На глазах у нее закипели слезы.

— Разлука превращает его в скрягу. Ну что ж. Будем питаться той славой, которой я ему обязана.

К середине сентября, почувствовав недомогание, Софья обратилась к двум врачам — французу доктору Шатильону и греку доктору Дамаскеносу. Оба подтвердили, что она беременна. Только теперь Софья позволила себе отдаться радости предстоящего материнства. Назавтра из Лондона вернулся Генри. Она сообщила ему новость. Генри пришел в восторг. Схватил Софью и закружил ее по комнатам, тесно заставленным обитой золотой парчой мебелью в стиле Людовика Четырнадцатого.

— У меня будет сын! — радостно восклицал он. — Мой сын — грек!

Выбежал из дома и в приступе мотовства купил Софье роскошную соболиную пелерину. Вернувшись, набросил ей на плечи теплый шелковистый мех.

— Чтобы грел зимой, — говорил он, не помня себя от счастья. — Как тебе идет!

Софья гладила мягкий густой мех, не веря своим глазам, едва сдерживая нахлынувшие самые противоречивые чувства.

Генри привез из Лондона добрые вести: гранки и гравюры приведены в надлежащий вид. Его выставка в Кснсингтонском музее откроется в конце декабря по меньшей мере на полгода. Музей согласился оплатить перевозку коллекции из Афин в Лондон. Надо скорее ехать в Афины упаковывать сорок с лишним ящиков сокровищ Приама и сотен других троянских находок. Гладстон после некоторого колебания согласился написать предисловие к «Микенам»; это будет иметь очень большое значение для всего англоязычного мира.

Первая неделя по приезде Генри была восхитительна. Два раза они были в Комической опере. Генри возил Андромаху в цирк, который так нравился Софье в первый год их жизни в Париже. В последнюю неделю сентября погода вдруг изменилась, небо затянули серые тучи, полил дождь. Стало холодно. У Софьи заболели спина и ноги, как пять лет назад; это был плохой признак.

Генри встревожился, послал Спироса за доктором Дамаске-носом. Доктор, знавший о выкидыше, нашел, что сейчас опасаться нечего.

— Значит, я могу ехать в Афины? Глаза у Шлимана заволокли слезы.

— Родная, нельзя рисковать. До Марселя два дня в поезде… море в это время года неспокойно… тебя будет страшно укачивать.

Софья повернулась к доктору, ее губы и подбородок выражали непоколебимую решимость.

— Доктор Дамаскенос, вы сказали, что я здорова и беременность развивается нормально. Какой вред могут мне причинить несколько дней дороги?

Доктор Дамаскенос отрицательно покачал головой.

— Я должен согласиться с вашим супругом, госпожа Шлиман. Это слишком рискованно. Если что-нибудь случится и вы потеряете ребенка, вы этого никогда себе не простите.

Софья настояла, чтобы пригласили доктора Шатильона. Он согласился с мнением Дамаскеноса. Софья с тяжелым сердцем вынуждена была покориться.

— Разве я могу устоять перед натиском моего мужа и двух докторов, — сказала она.

В последнюю минуту Генри спросил у Софьи, не может ли он взять с собой в Афины Спироса, чтобы он помог упаковать золото. Генри не хотел, чтобы кто-нибудь посторонний видел сокровища, прикасался к ним. Спирос побледнел, представив себе Софью одну в ее положении под чужим небом.

— Если ты возьмешь с собой Спироса, — восстала Софья, — я тоже поеду, даже если умру. У тебя в Афинах есть Яннакис, он и будет тебе помогать.