Греческое сокровище - [158]

— Генри, я ни разу в жизни не выступала публично. Что я скажу?

Генри рассмеялся над ее страхом перед публикой.

— Говори, о чем хочешь: о греческом наследии, о наших раскопках в Трое, в Микенах…

— По-гречески надо говорить или по-английски?

— По-английски. Чтобы тебя все поняли. Знаешь, напиши-ка сначала по-гречески. Вырази себя свободно, а потом переведем на английский. Макс Мюллер отшлифует текст. У тебя впереди целых три недели. Твое выступление предполагается всего на двадцать минут.

В их временном пристанище было удобно, но мрачновато. Гостиная выдержана в темно-коричневых тонах, стены столовой оклеены темными лаковыми обоями. Окна в спальне и в нижних комнатах, помимо легких занавесей, задрапированы тяжелыми, синего бархата гардинами, тяжело свисавшими на бронзовых кольцах с массивного карниза красного дерева. В доме не было ни света, ни воздуха. Комнаты заставлены так. что не пройти: громадный рояль, столы, кушетки, кресла, этажерки с цветами, ширмы, горшки с папоротниками, пальмы, резные орехового дерева горки, инкрустированные слоновой костью, тяжелые буфеты с фарфором, вазы с муляжными фруктами.

— Не понимаю, — говорила Софья, — как можно пройти по этому лабиринту в темноте. Генри, сделай для меня одну вещь: сними эти гардины, распахни окна и впусти свет и воздух.

— Боюсь, без лома тут не обойтись. Англичане считают, что свежий воздух вреден для легких.

Весь май держалась прекрасная погода: теплое солнце, прозрачный, искрящийся воздух. Завтрак Софье подавала в постель кухарка, доставшаяся им вместе с домом, и завтрак был плотный, английский: овсянка, яйца, ветчина, гренки, повидло и чай.

— Генри, куда мне столько?! Я утром пью только чашку кофе.

— А ты вообрази себя англичанкой. Прибавить немного в бедрах тебе не мешает, будет на что посмотреть.

Как ни странно, каждое утро она съедала весь этот завтрак. От болезни, подкосившей ее в Афинах, не осталось и следа. Забот у нее здесь не было никаких: кухарка покупала провизию, обсуждала с Генри меню. После завтрака Софья надевала халат, домашние туфли и садилась за письменный стол, который Генри распорядился поставить в углу между южным и восточным окнами библиотеки. Она работала несколько часов подряд, пока было солнце, записывая мысли для первого наброска своей речи.

Это было счастливое время. Генри готовил еще три лекции: для клуба «Атенеум», для Королевского археологического института и для Королевского исторического общества. Поскольку августейшие особы были, как правило, членами сразу нескольких обществ, он тщательно следил за тем, чтобы не повторяться. Ясно, приходилось попотеть за столом. Работали, они с восьми утра до одиннадцати, что говорится, плечом к плечу, Софье очень нравились эти творческие турниры. Потом ехали к кому-нибудь, обедали дома или в саду: Генри, наезжая в Лондон, завел себе немало друзей. Прислушиваясь, Софья постепенно настраивалась на английскую речь.

— Когда ты напишешь окончательный вариант своего выступления, — сказал как-то Генри, — я попрошу Филипа Смита отрепетировать его с тобой, чтобы ты говорила без акцента.

Заседание было назначено на 8 июня. Генри. Макс Мюллер, Филип Смит и сама Софья были к этому времени довольны и речью и произношением. Экипаж доставил их на Нью-Берлингтон, 16, в пять минут шестого, как и было условлено. В сопровождении официальных лиц Софья поднялась по широкой лестнице и была встречена президентом Института лордом Талботом де Малахидом и Уильямом Гладстоном. который уже не был премьер-министром, но по-прежнему оставался лидером либеральной партии в парламенте. Они проводили ее к трибуне.

С ее появлением все стихло. Собравшиеся в этом огромном зале просто растерялись, увидев, как она молода — ей было всего двадцать пять лет, — как по-гречески прекрасна. Лорд Тал бот тепло и непринужденно представил ее публике. В зале было много женщин, в красивых туалетах, искусно причесанных. Софья тоже не ударила в грязь лицом: Генри возил ее к самому модному лондонскому портному, и тот сшил ей длинное свободное платье из набивного шелка и в тон к нему шляпку. Из украшений на ней были только обручальное кольцо и коралловое ожерелье, которое Генри подарил ей в дни их первого знакомства в Колоне. Глядя на обращенные к ней лица, выражавшие почтительное внимание — очень немногие женщины выступали до нее с этой кафедры, да и не было такого на памяти присутствующих, — Софья вдруг почувствовала себя совсем легко. Восемь лет ее супружеской жизни — это долгий, кремнистый путь, но вот она достигла вершины — и можно оглянуться и порадоваться пройденному.

Лорд Талбот поднес ей букет, подобранный в цвета греческого национального флага. Софья узнала в первом ряду Чарльза Ньютона, доктора Иеронимуса Мириантеуса, архимандрита греческого землячества Иоанниса Геннадиуса. греческого посланника в Лондоне, знаменитого тем, что он тратил почти все свое жалованье на букинистов, собирая книги по истории Греции и Турции; несколько новообретенных знакомых; были герцог Аргайльский. лорд Хаутон, Роберт Браунинг, издатель Джон Мэррей. И пришло много профессоров из Оксфорда и Кембриджа.