Греческая история, том 1. Кончая софистическим движением и Пелопоннесской войной - [17]

Нами руководило еще и другое соображение. В целом „История Греции" Белоха стоит и сейчас на уровне совре­менной науки. Устарели в ней преимущественно первые две главы I тома, потому что обширные раскопки, произведен­ные в течение тех 11 лет, которые протекли со времени вы­хода в свет немецкого подлинника этого тома, заставили во многом изменить старые гипотезы об этнографическом со­ставе доэллинских обитателей страны, о месте и времени образования диалектов, о доисторических передвижениях греческих племен, об источниках и хронологических преде­лах микенской культуры и проч. Но и в этих двух главах, а в остальных частях книги уже безусловно, устарели главным образом именно примечания, и дать их теперь в их старом виде значило бы ввести начинающего специалиста подчас в серьезные ошибки. Внести же в книгу все необходимые те­перь поправки — огромный труд, которого не мог предпри­нять для этого издания ни автор, ни тем менее, уже по малой своей компетентности, переводчик. Таким образом, и по су­ществу, и формально представлялось наиболее разумным отказаться от перепечатки примечаний.

Текст перевода, если не считать стилистических попра­вок, остался неизменным.

М.Г.

ВВЕДЕНИЕ. ПРЕДАНИЕ

Исторический интерес есть плод культурного развития. Первобытный человек живет только настоящим; его еще не тревожит вопрос о том, каковы были судьбы его племени в прежние времена, а если подобный вопрос и возникает в нем иногда, он отвечает на него так же произвольно, как на во­прос о причине того или другого явления природы. Поэтому дикие и полуцивилизованные народы совершенно лишены исторических преданий в точном смысле этого слова.

Каковы были исторические представления греков в глу­бокой древности, это лучше всего показывают генеалогиче­ские предания знатных семейств. В Греции, как и во всякой другой стране, аристократия дорожила своими родословны­ми, как удобным средством возмещать недостаток собствен­ных заслуг действительными или мнимыми заслугами пред­ков. Все эти родословные восходили до богов, но списка че­ловеческих предков нигде нельзя проследить дальше X века. Так, обе спартанские династии насчитывали от персидских войн до героев-эпонимов Агиса и Эврипонта, т.е. за период приблизительно в четыре столетия, одна 12, другая 13 чле­нов, исключая самих эпонимов, причем ближайшие преем­ники последних, подобно им самим, вероятно, относятся к области мифа, так что действительное историческое преда­ние восходило здесь, по-видимому, не дальше начала VIII столетия. Такой же характер носили родовые записи знати малоазиатских колоний. Историк Гекатей из Милета, писавший около 500 г. до Р.Х., называл себя потомком бога в 16-м поколении; следовательно, его первый человеческий предок должен был жить в X веке. Но и в эту родословную были, вероятно, зачтены эпоним рода и, может быть, также некоторые другие мифические предки. Великий врач Гиппо­крат из Коса, родившийся около 460 г., насчитывал 18 пред­ков до Асклепия; так как последний и сын его Подалирий — мифические лица, то в лучшем случае остаются только 16 исторических предков. Значит, и в этом роде воспомина­ния не шли дальше 1000 г. Притом, всякое подобное генеа­логическое предание в своей древнейшей части совершенно бесцветно; оно дает одни голые имена, и ничего более. Дос­таточно бросить взгляд на подвиги, которые приписываются спартанским царям, жившим до Телекла и Теопомпа, чтобы тотчас заметить, что мы имеем здесь дело не с историей и даже не с легендой, а просто с позднейшим вымыслом.

Правда, рядом с генеалогическим преданием существу­ет и поэтическое предание — героическая песнь. Но певцы нисколько не интересуются той исторической связью, в ко­торой совершались воспеваемые ими доблестные подвиги; мало того — обыкновенно они лишены даже способности различать, что было раньше, что — позже. В самом деле, какие известия об Одоакре и Теодорихе сообщает нам „Песнь о Гильдебранте" или что мы знали бы о великой ре­волюции, потрясшей Афины в конце VI века, если бы от то­го времени до нас не дошло никакого другого памятника, кроме песни о Гармодии? Но главное — то, что историче­ская песнь как таковая большею частью недолговечна. Уже древний Гомер знал, что слушатели постоянно требуют но­вых рассказов; поэтому греческая героическая песнь доисто­рической эпохи исчезла очень рано, и притом так бесследно, что до нас почти не дошло известий о ней, и мы заключаем о ее существовании главным образом на основании аналогии в истории развития других литератур.

Историческая песнь составляет, правда, лишь один из элементов народного эпоса, но она нераздельно сливается в нем с другими составными частями — с религиозными ми­фами и свободными созданиями поэтической фантазии. В глазах певца весь легендарный материал представляет одно­родную массу, которою он, в известных границах, считает себя вправе распоряжаться по своему произволу. Какая кри­тика отважилась бы выделять крупицы исторической правды из нашей „Песни о Нибелунгах" или из французского ры­царского эпоса, если бы до нас не дошли, кроме поэтиче­ских, еще и документальные свидетельства? А так как от эпохи, в которую складывался греческий эпос, не сохрани­лось никаких письменных памятников, то все попытки вы­делить историческое ядро „Илиады" или „Фиваиды" остают­ся пустыми предположениями, на место которых с равным правом можно поставить противоположные гипотезы. Ко­нечно, верить можно всему, чему угодно; но тот, кто считает поход „семи против Фив" историческим фактом, должен, оставаясь последовательным, признать за действительное событие и поход бургундов против столицы Этцеля.