Гребень Клеопатры - [31]

Мари пришлось извиниться и выйти. Она объясняла свое хладнокровие тем, что получила слишком сильную душевную травму. Дэвид разбил ей жизнь, превратил ее в бездушную куклу, одинокую и беспомощную. И безобидную. Или это только он так думает? В таком случае он ошибается. Человек без души всегда опасен. Вот почему во время прогулки она размышляла о том, как ведут себя безобидные люди.

Хорошо бы Фредерик оказался прав, и в смерти мужа Эльсы был никто не виноват. Естественная смерть. Ну конечно. Всему можно найти объяснение: переменам настроения, ссорам, скандалам, издевательствам… даже самоубийству.

Мари зажмурилась и почувствовала, как душа ее покидает тело, пересекает Северное море, пролетает над Британскими островами, Ирландией и приземляется на западном побережье. Клифден, Коннемара, ресторан «Русалка» в бывшем здании яхт-клуба. Душа влетела в окно, уселась за старый стол и уставилась на пламя свечи в стеклянной бутылке. «Свеча бедняка», — подумала душа и осталась сидеть.

Мари снова очутилась в прошлом. Огляделась по сторонам, отметила разномастные столы, полосатые скатерти, белые парусиновые занавески на окнах с разводами от морской соли — море находилось всего в нескольких метрах. Выглянув в окно, она увидела, как ветер качает лодки, пришвартованные к берегу, а два моряка плывут на резиновой шлюпке к судну, стоящему на якоре в отдалении. Пахло морем и едой из кухни. Мари заметила, что за столами собрались посетители, и встала, чтобы принять заказы.

Гости сегодня были приятные. Семья с взрослыми детьми, пара туристов с большими рюкзаками и молодая влюбленная парочка. Несколько постоянных клиентов уже заняли свои привычные места. Джозеф крикнул из бара, можно ли ему самому налить себе пива, а Мэтт раскрыл свежую газету, зная, что ему, не спрашивая, подадут дежурное рыбное блюдо. Эти двое, пожилые моряки с задубевшей от ветра и морской соли кожей, говорили мало и только по делу. Они принимали Мари такой, какая она есть, и любили — каждый по-своему.

Она прошла на кухню к Дэвиду. Он готовил рыбу и следил за картошкой. Она отметила его грязный фартук, спутанные, мокрые от пота волосы. Он заглянул в духовку, проверяя, готов ли пирог со спелыми сливами, а потом повернулся к ней, и Мари поняла, что перенеслась в те дни, когда они еще были счастливы вместе. Взгляд Дэвида был открытым и искренним, он улыбнулся, обнял ее и поцеловал.

— Три «рыбы дня». Два бифштекса. Думаю, гарнир им тоже понадобится, — сказала она.

— Все под контролем, — ответил Дэвид и, изобразив пару танцевальных шагов, засунул ложку себе за ухо и расхохотался, когда она выпала и шлепнулась на пол. Потом сделал глоток пива из бутылки, стоящей на столе. Мари начала вынимать чистые тарелки из посудомоечной машины, а он обнял ее сзади и прижался к ней крепко-крепко, так что она слышала, как бьется его сердце. Он поцеловал ее в мочку уха, и Мари бросило в жар. Дэвид пропел ей на ухо:

— As I was sitting by the fire, eating spuds and drinking porter, suddenly a thought came into my mind: I think, I’ll marry old Reilly’s daughter![8]

— Я отвечаю «да», хотя я и не дочь Рейли. — Мари хотела пошутить, но произнесла это слишком серьезно — ей с трудом удавалось сдерживать свои чувства. Дэвид заметил ее волнение, еще крепче обнял и снова запел:

— Ты мне нравишься такой, какая ты есть, Мари! Мы же договорились!

Он усмехнулся, но какой-то горькой усмешкой, отпустил ее и вручил тарелки с едой, сказав, что пора приниматься за работу. Она словно увидела себя и Дэвида со стороны: влюбленную парочку, которая открыла свой ресторан. И с улыбкой понесла тарелки другой влюбленной парочке. Наверное, эти двое любят друг друга так же, как она и Дэвид. А может, и нет.

Вечер выдался суматошным, но прибыльным. Одних посетителей сменяли другие, многие задерживались у бара выпить на дорожку. Ресторан закрылся далеко за полночь. Мари почти без сил доплелась на второй этаж и рухнула на матрас, не раздеваясь. Дэвид вошел следом и лег рядом, от него пахло жареной рыбой и ванильным кремом. Мари положила руку ему на живот и, отодвинув рубашку и фартук, погладила нежную кожу, удивляясь, как на ней могли вырасти такие жесткие светлые волоски. Его руки, худые, но сильные. Шея. Лицо. Рот. Голубые глаза. Светлые брови, похожие на перистые облака, тронутые по краям розовой зарей. Ее пальцы скользнули ниже. Сильные бедра. Шершавые колени. Труд и отдых. Разум и желание.

Тело Дэвида откликнулось на ласку, и полные бедра Мари тут же словно уменьшились, груди набухли, а волосы жидким золотом растеклись по плечам. Каждая ночь, проведенная с Дэвидом, была для нее эхом той первой ночи на скалах. Их тела слились, словно сделанные из податливой глины.

Мари долго не замечала, что по ночам ее любимый вставал и лепил, но однажды проснулась от яркого солнечного света и увидела, что его половина матраса пуста. Завернувшись в простыню, она на цыпочках пробралась в мастерскую. Дэвид стоял спиной к ней и лепил с какой-то отчаянной страстью. Мари поняла, что это вдохновение, которое еще несколько ночей будет гнать его из постели. Она посмотрела на скульптуру — два человеческих тела, слившихся в одно целое, и поняла, что именно вдохновляет Дэвида.