Гражданственность и гражданское общество - [25]

Интересен подход к гражданскому обществу, существующему в виде 1) гражданской утопии как вымышленной, идеальной модели; 2) гражданской идеологии, с теоретических позиций обосновывающей возможность построения гражданского общества; 3) гражданской рациональности, заключающей в себе общие представления о гражданском обществе и принципах его функционирования [199]. Этот подход акцентирует внимание на гражданском обществе как социальном движении, а не только социальном институте. В то же время весьма важным нам представляется анализ автором фактора рациональности в понимании гражданского общества, а именно идея о том, что сама «гражданская рациональность несет в себе печать социокультурных оснований данного общества, ту специфику, которая привносится содержанием национальной и религиозной жизни» [199, с. 123]. Учет того факта, что рациональность как текст несет в себе культурные коды создателя, крайне важен, на наш взгляд, для понимания специфических особенностей других форм взаимодействия общества и власти с точки зрения управляемости и организации социального порядка.

Вызывает сомнение взгляд на гражданское общество как на институт, появившийся с возникновением собственности и государства [138] и связанный с обладанием людей собственностью. Данная точка зрения представляется нам зауженной, поскольку речь скорее идет о частноправовых отношениях, сводящей гражданское общество к частному праву, к отношениям собственности. Не менее странно, хотя и модно, связывать возможность свободы с наличием собственности. Утверждать, что население стран древнего Востока пребывало в перманентном рабстве по причине ограниченности института собственности и что сегодня наличие собственности у человека есть условие его свободы, — социал-дарвинист-ская вульгаризация представлений («республика собственников против массы пролетариев») XVIII в. Без свободы нет морали, но отрицать наличие морали в любой человеческой культуре невозможно. Мораль, а следовательно, и свобода, имманентны любому социуму, независимо от специфики института собственности. При этом неясно, о какой собственности идет речь? Подобные воззрения созвучны взглядам теоретика неолиберализма Ф. А. Хайека, который утверждал, что «… индивидуальная собственность составляет ядро моральных норм любой развитой цивилизации.» [262, с. 54]. Очевидно, для подтверждения этого тезиса достаточно просто обозначить как неразвитые те цивилизации, где институт собственности не получил особого развития. Не так давно казалось, что подобный евроцентризм остался в прошлом, но, как видно, сегодня он зажил новой жизнью.

Автор данной концепции считает, что гражданское общество существовало еще в античности, так как в нем жили свободные собственники. При этом условием гражданского общества представляется автору десакрализированное, рациональное отношение к власти, государству. Но ничего подобного в античную эпоху не было и быть не могло. Кстати, не было и никакой независимости гражданина с его собственностью от полиса или res publica. В этом смысле даже в римской республике с ее развитым частным правом собственность была в некотором смысле условной, т. е. республика всегда имела право на собственность и жизнь гражданина в случае необходимости. Это и определило в будущем возможность проскрипций и конфискаций со стороны власти. Подобное отношение обеспечивалось сакральным восприятием государства, которое представлялось явлением бесконечно большим, чем сумма его граждан. Например, Рим метафизически представлялся римлянам не как население города, а как все поколения римских граждан, живых и мертвых, где мертвых гораздо больше, чем живых. Через mundus (в пространственных представлениях римлян местом связи Города со своими мертвыми являлась круглая яма, над которой после принесения жертв был возведен свод) мир мертвых соединяется с миром живых, и эту связь нельзя было ни разорвать, ни воссоздать заново. Более того, мир мертвых был более значителен, чем мир живых, и как результат, государство бесконечно более значимо, чем любой гражданин и даже все живущие граждане, вместе взятые.

Неточно также, по нашему мнению, утверждать, что условием гражданского общества является существование среднего класса, отличающегося самодостаточностью, т. е. наличием средств и качеств, позволяющих представителям среднего класса самостоятельно решать свои жизненные проблемы и самостоятельно выстраивать свои жизненные стратегии [100]. Эту идею невозможно соотнести с тем, что большая часть так называемого среднего класса и у нас, и в развитых западных странах вовсе не являются собственниками, а являются наемными работниками, пролетариями, хотя и в виде «белых воротничков». Как результат, они зависимы от государственной политики и экономической ситуации на рынке гораздо больше, чем представители рабочих специальностей или крестьяне. В качестве примера можно вспомнить упадок науки в 1990-е годы во многих постсоветских государствах, одним махом ввергнувший массы ученых (почитавших себя средним классом) в состояние экономической и жизненной катастрофы. Не менее беззащитны «белые воротнички», занятые в частном бизнесе, перед лицом экономических катаклизмов. Ни о какой самодостаточности в решении своих жизненных проблем им говорить не приходится. Даже если речь идет о таких обычных социальных свободах, как возможность «поболеть», взять выходной, поехать в отпуск, сменить место работы и жительства, то наиболее свободным и самостоятельным в этом смысле является человек, работающий на государственном предприятии. Менее свободны наемные работники частных фирм, и уж совершенно несвободен владелец мелкого бизнеса, например магазина, мастерской, ларька. Такого «собственника» — представителя среднего класса скорее можно назвать «рабом» ларька, магазина, кафе и др. Кроме того, не нужно забывать, что средний класс существовал и существует в некоторых диктаторских, тоталитарных, фашистских странах, где о гражданском обществе говорить можно с большой натяжкой.