Гражданская война - [16]

-- Чего ты хочешь? -- ничуть не изменившимся голосом повторил я.

-- Эди Кадо, кажется, уже представил меня... нет? Ах да, он не сказал, что я мутант. Это не оружие, это мой язык. Он способен нести электричество и быть ядовитым, и отсюда, с восьми метров, я без труда достану тебя... Надеюсь, до этого не дойдет. Я не хочу тебе зла, не хочу угрожать, даже хочу помочь... ведь я твой должник, Морис.

-- Время уходит, -- почти безразлично сказал я.

-- Где кейс Томашевского? -- его лицо впервые стало серьезным.

-- У меня его нет,.. -- почти не задумываясь, ответил я.

-- Это очень важно для нас... Пойми, Роберто, как бы то ни было, мы уничтожим работы Томашевского, и никто, и ничто не остановит нас... Это наше право.

Ежи пытался договориться со мной по-доброму, по-видимому, действительно считая себя обязанным мне жизнью, не желая прибегать к силе. Говорил он горячо и долго, или, может быть, мне показалось, что долго...

Но о чем... что время человека-разумного ушло безвозвратно, ушло так же, как канули в прошлое питекантроп, австралопитек или кроманьонец,.. что мутанты -- это закономерное продолжение человека как вида, новая ветвь, более прогрессивная в его развитии,.. что они горды тем, какими создала их природа -- более умными, сильными, жизнестойкими, нежели мы,.. что мы никогда не простим их явного превосходства, и каждый шаг за чистоту человеческого вида на самом деле будет войной против них, а они еще не набрали своей силы,.. что остается им лишь одно -- ждать, ждать и ждать, подтачивая изнутри наше могущество,.. что труды Томашевского не должны найти своего практического применения, ибо никто из смертных не имеет морального права вершить суд подобно Богу... Возможно ли было поверить в услышанное? Нет и Нет! Тогда мне все это показалось скорее мыслями шизофреника.

Он замолчал, а я пожал плечами и, наверно, оттого, что доводы Ежи показались мне лишь бредом, повторяясь, я механически произнес все то же:

-- У меня его нет,.. -- и, очевидно, не убедил его в своей искренности.

-- Я спрашиваю, где? -- меня словно обдало холодом.

-- Выслушай меня, Ежи, -- было начал я.

-- Нет времени, -- оборвал он.

В ту же секунду мой шлем словно разорвало, а правой щеки коснулось жало мутанта. Щека мгновенно онемела. Я почувствовал, что не могу пошевелить языком. А затем пол, потолок, и стол, и Ежи закружились в непонятной круговерти... И пришедший сон...

Вот и все... все в том, родном, но таком далеком мире...

11.

Сон не подвластен времени. Будет ли длиться ночь короткий миг или целую вечность, лицо у нее одно. Высший же смысл ее -- в том, настанет ли час пробуждения.

-- Где я? -- прошептали мои губы. Я слышал щебет птиц, видел, чувствовал на своей коже солнечный свет.

-- Дома, Морис, -- ответил мне незнакомец, чей голос я слышал раньше.

Я всмотрелся в очень полного облысевшего стареющего господина... Если бы не его округлые щеки и второй подбородок, и кожа не лоснилась бы от жира, если бы не отвисшие мешки под глазами, и в глазах затаенная грусть...

-- Время здорово потрепало меня? ...Оно неумолимо, -- произнес он, пожимая плечами.

-- Филидор?!-- потрясенный, воскликнул я.

-- Да, Морис...

"В самом деле, ведь это моя спальня, -- память словно только вставала с колен. -- Я в Сен-Клу... И здесь почти ничего не переменилось, разве лишь в мелочах... Но Филидор...,-- я снова задержался взглядом на вдруг состарившемся друге, и отрешился от страшной мысли... Нет, этого не может быть, неужели прошло столько лет?".

Я сел на постели, в меня вцепились головокружение и тошнота, не позволяя встать на ноги. Вырвался. Сам. Мягко отстранил Филидора, пришедшего на помощь. И, едва совладав с охватившим меня волнением, заставил себя подойти к зеркалу.

-- Филидор..., что же все-таки произошло? -- мое отражение, ничуть не изменившее своему хозяину с тех пор, как он себя помнил, успокоило только отчасти. -- Прошли годы?

-- Тридцать лет, Морис...,-- сказал Филидор как о чем-то само собой разумеющемся.

Я повторил за ним вслух.

-- Тридцать лет..., -- и смирился как-то сразу, а затем заговорил, но, наверное, только с Морисом де Санс, ни с кем больше.

-- Станция... на ней все погибли... а Ежи? Так значит, он мутант... и этот его язык, жалящий и несущий смерть... а дальше? Что было дальше?

Точно в книге, где сокрыта моя судьба, ненароком, не читая, перелистнули половину страниц, а потом, поразмыслив, написали продолжение.

-- Я понимаю, во все это трудно поверить... Для всех, кто близко знал тебя, ты исчез, пропал бесследно. Когда тридцать лет назад и пресса, и телевидение сообщили о катастрофе на станции, мог ли я предполагать, что на ней был ты... Тогда еще что-то говорили о теракте, чьей-то халатности... сообщалось также о проведении спасательных работ...

-- Они затянулись, -- глухо заметил я.

-- Кажется, было две экспедиции, обе неудачные... Но внутрь станции люди все-таки проникли. Только после этого руководство компании сделало заявление, в котором выразило соболезнования семьям погибших... В сущности, "спасательные" работы тем и ограничились. Автоматика сама заглушила реактор, океан потушил пожар, но никого, кроме тебя и Артура Крайса...