Гражданская рапсодия. Сломанные души - [78]
— Екатерина Александровна, назад! Ради всего святого! Там красные! Бронепоезд! — и погрозил кулаком машинисту, выглянувшему из своей будки. — Куда прёшь, старый пёс? Назад!
Поезд застопорился. Некрашевич подбежал к машинисту, начал что-то объяснять, тот послушно закивал. Катя накинула пальто, вышла на платформу. Некрашевич, ещё раз погрозив машинисту кулаком, подошёл к ней.
— Представляете, в нас только что стреляли, разбили окно, — пожаловалась Катя. — Столько страху натерпелись.
— А вы как думали? Линия фронта, самая передовая. Красные давят, просачиваются на флангах, боюсь, не удержимся долго. Вам надо уезжать.
— Вы опять комендант?
— Нет, хватит. Нынче рядовым бойцом, как и Толкачёв ваш. Видели его? Мы теперь вместе в роте Чернова, только в разных взводах. Они ещё с вечера ушли в Чалтырь, а мы тут фронт держим. Воюем, да всё без толку. Людей не хватает. Красные взяли Султан-Салы, нависли над нами как тот меч знаменитый. Гниловские казаки сдуру сунулись отбивать, и напоролись на всю, её мать, красную армию. Получили, соответственно, по сусалам, побросали оружие и разбежались. Попик с ними был, удалой такой, пробовал удержать их, молился, епитимьи накладывал. Куда там! Попрятались хуторяне по своим хуторам. Вояки, развесёлую их дивизию! Теперь вот не знаем, как обороняться.
Некрашевич говорил не умолкая, выплёскивая из себя накопившуюся за последние дни тревогу. Глаза его беспокойно елозили из стороны в сторону, замирали на мгновенье на паровозе, перебегали на Катю, на одинокую липу, на снег под ногами, снова на Катю — и так по кругу до бесконечного количества раз.
Паровоз дал обратный ход. Вагоны дёрнулись, Катя проворно вскочила на подножку.
— Вы с нами не поедете, Некрашевич?
— Никак нет, Екатерина Александровна. Начальство велело стоять здесь. Будем стоять. Вы за нас не беспокойтесь, у нас пулемёт и дрезина. Если что, укатим до самого Ростова.
— Вы же не хотели отступать. Помните? В Матвеевом Кургане.
— Я и сейчас не хочу, да не от меня сие зависит. Прощайте, Екатерина Александровна!
— Прощайте, Некрашевич!
Катя вернулась в вагон. Разбитое окно завесили одеялами, стало чуточку теплее и темнее. Бескаравайный зажёг лампу, сёстры успокоились, сбились стайкой возле зеркала. Катя заглянула в перевязочную. Черешков по-прежнему сидел перед раскрытой пачкой папирос.
— Андрей Петрович, я пройду по составу, посмотрю всё ли в порядке.
Черешков кивнул.
Катя прошла по вагонам — тихо, тепло, опрятно; никаких видимых повреждений. В последнем вагоне четверо санитаров играли в карты, ещё один спал, закутавшись с головой в тулуп. Никто из них как будто не заметил, что приключилось несколько минут назад. Впрочем, к стрельбе все уже привыкли и на каждый выстрел внимания не обращали.
Подъехали к Левенцовской. Час назад они уже проезжали мимо, и ничего кроме будки обходчика и широкой пустоты вплоть до самого горизонта здесь не было. А сейчас станция ожила. Возле платформы стоял штабной поезд Кутепова, сновали адъютанты. Далеко в степь уходила тонкая вереница людей, а там, где ещё утром снег лежал не притоптанным, дымили сытными дымками полевые кухни.
В вагон заглянул капитан.
— Медики? Хорошо. Вставайте на запасной путь.
Черешков наконец-то очнулся. Вышел на улицу, закурил. Поездная бригада отсоединила паровоз и погнала его на разворот в Гниловскую. Через полчаса начали подходить раненые. Катя разматывала грязные повязки, осматривала раны, нарывы, гнойники, вскрывала, промывала. Кому-то накладывала новые повязки сама, других отправляла во второй вагон к Черешкову. Много было обмороженных. У одного офицера пальцы на ногах казались совсем чёрными. Катя отвела его к Андрею Петровичу. Тот, едва глянув, указал на операционный стол, велел готовить инструменты. Офицер, увидев пилу, обхватил голову ладонями и заплакал. Катя не пыталась его успокаивать, просто сказала: надо — и уложила на стол. Взрезала штанины до колен, обмыла ноги тёплой водой с мыльным раствором, приготовила марлевую маску. Слава богу, оставался хлороформ. Его старались экономить, и использовали только в критических случаях: при ампутациях и тяжёлых внутренних ранениях.
Черешков помыл руки, встал возле стола.
— Екатерина Александровна, приступайте.
Катя надела маску на раненного, капнула хлороформ. Совсем рядом громыхнуло орудие, качнулась лампа. Черешков сосредоточенно водил пилой, не замечал и не слышал ничего, и только иногда жестом головы просил Катю стереть пот со лба.
До вечера провели ещё две операции. Пора было отправляться в Ростов, вести раненых в лазарет, но паровоз, днём уехавший в Гниловскую, не возвращался. На станции зажгли огни, небо расцвело звёздами. Катя прогуливалась вдоль состава и угадывала созвездия: Большая Медведица, Малая, Дракон. В Смольном институте изучение астрономии входило в общий курс географии. Зимними вечерами они вставали у фронтона и смотрели в небо. Учитель терпеливо объяснял, где какая звезда находится и как отличить одно созвездие от другого. Катя никогда не думала, что эти знания пригодятся ей в жизни, становиться астрономом она не собиралась. Но прошёл год, и вот она смотрит в небо и благодаря тем урокам оно кажется таким знакомым, почти домашним. И от этого становилось очень тепло на душе.
Вестерн. Не знаю, удалось ли мне внести что-то новое в этот жанр, думаю, что вряд ли. Но уж как получилось.
Злые люди похитили девчонку, повезли в неволю. Она сбежала, но что есть свобода, когда за тобой охотятся волхвы, ведуньи и заморские дипломаты, плетущие интриги против Руси-матушки? Это не исторический роман в классическом его понимании. Я обозначил бы его как сказку с элементами детектива, некую смесь прошлого, настоящего, легендарного и никогда не существовавшего. Здесь есть всё: любовь к женщине, к своей земле, интриги, сражения, торжество зла и тяжёлая рука добра. Не всё не сочетаемое не сочетается, поэтому не спешите проходить мимо, может быть, этот роман то, что вы искали всю жизнь.
Футуристические рассказы. «Безголосые» — оцифровка сознания. «Showmylife» — симулятор жизни. «Рубашка» — будущее одежды. «Красное внутри» — половой каннибализм. «Кабульский отель» — трехдневное путешествие непутевого фотографа в Кабул.
Повести «Акука» и «Солнечные часы» — последние книги, написанные известным литературоведом Владимиром Александровым. В повестях присутствуют три самые сложные вещи, необходимые, по мнению Льва Толстого, художнику: искренность, искренность и искренность…
Сегодня мы знакомим наших читателей с творчеством замечательного грузинского писателя Реваза Инанишвили. Первые рассказы Р. Инанишвили появились в печати в начале пятидесятых годов. Это был своеобразный и яркий дебют — в литературу пришел не новичок, а мастер. С тех пор написано множество книг и киносценариев (в том числе «Древо желания» Т. Абуладзе и «Пастораль» О. Иоселиани), сборники рассказов для детей и юношества; за один из них — «Далекая белая вершина» — Р. Инанишвили был удостоен Государственной премии имени Руставели.
Владимир Минач — современный словацкий писатель, в творчестве которого отражена историческая эпоха борьбы народов Чехословакии против фашизма и буржуазной реакции в 40-е годы, борьба за строительство социализма в ЧССР в 50—60-е годы. В настоящем сборнике Минач представлен лучшими рассказами, здесь он впервые выступает также как публицист, эссеист и теоретик культуры.
В России быть геем — уже само по себе приговор. Быть подростком-геем — значит стать объектом жесткой травли и, возможно, даже подвергнуть себя реальной опасности. А потому ты вынужден жить в постоянном страхе, прекрасно осознавая, что тебя ждет в случае разоблачения. Однако для каждого такого подростка рано или поздно наступает время, когда ему приходится быть смелым, чтобы отстоять свое право на существование…
Дамы и господа, добро пожаловать на наше шоу! Для вас выступает лучший танцевально-акробатический коллектив Нью-Йорка! Сегодня в программе вечера вы увидите… Будни современных цирковых артистов. Непростой поиск собственного жизненного пути вопреки семейным традициям. Настоящего ангела, парящего под куполом без страховки. И пронзительную историю любви на парапетах нью-йоркских крыш.