Гражданская рапсодия. Сломанные души - [61]
— Без лести предан!
Это был старинный девиз воспитанников Нижегородского графа Аракчеева кадетского корпуса. Морозов встрепенулся и закивал.
— Без лести предан. Конечно! Володя… Господи. Было известие, что ты погиб. Ещё под Танненбергом. Мне писали… Впрочем… Как же я рад тебя видеть.
Он схватил Толкачёва за руку, сжал её. Радость его выглядела искренней, хотя в кадетском корпусе друзьями они не были, они даже состояли в разных ротах, и за время учёбы пересекались всего несколько раз, поэтому Толкачёв и узнал Морозова не сразу, а лишь когда полковник назвал его по фамилии. Но сейчас это было не важно, сейчас перед ним стоял человек из прошлого мира, из того времени, когда самым большим приключением было забраться по приставной лестнице к окну директора корпуса и нацарапать углём на стене неприличное слово. Сколько нравоучительных бесед за этим последовало! Корпус полным составом был отправлен на шесть часов на плац отрабатывать элементы строевого шага, но ни один воспитанник не назвал имя виновного, хотя знали его все, и Сашка Морозов в том числе.
Как это было давно и как наивно выглядело с высоты прошедших лет и пережитых событий, и становилось тоскливо от мысли, что многих людей из того прошлого уже нет в живых.
24
Область Войска Донского, Матвеев Курган, январь 1918 года
Со стороны Закадычного прилетел снаряд. Серый столб земли вперемешку со снегом поднялся возле моста через Миус, завис на мгновенье и опал ледяной пылью. Громоздкое эхо накатилось на городок, всколыхнуло стылые ветви яблонь, согнало воробьёв с крыш. Ломовая лошадь переступила копытами, затрясла испуганно мордой. Подошёл возница, осмотрел постромки, прохрипел простужено:
— Не балуй.
По главному пути, выбивая искры на стыках рельс, промчалась блиндированная площадка. Из паровозной будки высунулся машинист, потряс кулаком, крикнул что-то собравшимся на перроне людям; ветер рванул его слова на себя и отбросил прочь от станции. Черешков проводил площадку встревоженным взглядом, перекрестился и повернулся к перрону.
— Екатерина Александровна, ну что же вы, голубушка? Скорее погружайте раненых по вагонам, прошу вас. Вы старшая медицинская сестра, вы должны беспокоится об этом не менее моего.
— Уже все на своих местах, Андрей Петрович.
— Почему же стоим? Почему не отправляемся? Сейчас опять бабахнут, — он посмотрел в небо, словно очередной снаряд вот-вот должен был упасть ему на голову, и засеменил, поскальзываясь на каждом шаге, к домику начальника станции.
Штабс-капитан с сонными глазами зевнул широко и пробурчал ему вслед:
— Успокойтесь, доктор. Это не по нас… не по нам. Тьфу, ты в бога…
Он беззлобно выругался. Стоявший рядом офицер с забинтованной шеей нервически хихикнул.
— Некрашевич, вы опять материтесь? — крикнули с перрона. — Я сообщу о вашем поведении полковнику Кутепову.
— Это со скуки, София Николавна, — не поднимая головы, ответил Некрашевич. — Исключительно со скуки. Вас обидеть никак не стремился, — он кашлянул в кулак. — София Николавна, а знаете, чем жаловаться, лучше бы отыскали табаку, а то пол дня не куривши.
— Непременно сообщу! — погрозила ему пальцем София.
— Эх, София Николавна, — грустно молвил Некрашевич.
— Попросите у Андрея Петровича, господин штабс-капитан, — посоветовала Катя. — Я видела у него утром пачку папирос.
— Вспомнили, Екатерина Александровна. Мы тогда же её и выкурили. Тьфу, ты… — он глянул на Софию, прищурился плутовски и демонстративно прикрыл рот ладонью.
София отвернулась, чтобы скрыть улыбку.
— Вот так и служим, — беря Катю под руку, сказала она. — Большевики сидят в Закадычном, за реку не идут. Здорово мы им в Неклиновке наподдавали. Ну а ты как?
Катя вздохнула, пожала плечами. Как она? Перед отправкой санитарного поезда в Матвеев Курган, Липатников сообщил, что Толкачёва перевели служить в Таганрог. А там сейчас бунт, в районе пассажирского вокзала слышны взрывы и пулемётные очереди. Горит спиртовой завод, в центре города перестрелка. В Безсергеновке сосредотачивается Юнкерский батальон, заводские окраины забиты красногвардейцами. Война, везде война. Владимир так мечтал вернуться в строй, и вот мечта сбылась.
— Что ты молчишь? — затеребила её София.
— А что сказать? — снова вздохнула Катя. — Я так устала, так хочется увидеть маму. Что с ней? Я отправила столько писем, а ответа нет. Ведь почта работает, правда? Машеньке из Варшавы пришло письмо. Пусть нерадостное, но всё-таки пришло. И тебе от брата. А мне ничего. Ничего, понимаешь?
София крепче обхватила Катю за руку.
— По нынешним временам, Катюша, лучше бы почта совсем не работала. Вскрываешь письмо, а сама думаешь: что там? Столько плохих новостей. Раньше боялись получать письма с фронта, а теперь из дома. А как твой Толкачёв? Слышно о нём что-то?
Катя всхлипнула.
— Марков отправил его в Таганрог.
Линия рта дрогнула; Катя сжала губы, чтобы ненароком не произнести ещё хоть слово и не заплакать. Она и не думала, что будет так переживать из-за малознакомого офицера, с которым виделась всего-то раза три или четыре, и даже не знала откуда он родом, кто его родители, где учился. Он пригласил её в театр, но слово не сдержал, а на Новый год вообще удрал к своему генералу. Такой человек совершенно не стоит, чтобы думать о нём и волноваться… Но она думала, и волновалась, и сама не могла ответить: почему?
Вестерн. Не знаю, удалось ли мне внести что-то новое в этот жанр, думаю, что вряд ли. Но уж как получилось.
Злые люди похитили девчонку, повезли в неволю. Она сбежала, но что есть свобода, когда за тобой охотятся волхвы, ведуньи и заморские дипломаты, плетущие интриги против Руси-матушки? Это не исторический роман в классическом его понимании. Я обозначил бы его как сказку с элементами детектива, некую смесь прошлого, настоящего, легендарного и никогда не существовавшего. Здесь есть всё: любовь к женщине, к своей земле, интриги, сражения, торжество зла и тяжёлая рука добра. Не всё не сочетаемое не сочетается, поэтому не спешите проходить мимо, может быть, этот роман то, что вы искали всю жизнь.
Вылетевший как пробка и вновь пристроившийся на работу охранник. Девица, путающаяся в мужчинах, но не в шубках. Парочка толстосумов, мечтающих попасть на завтрак к крокодилу. Пёс, по долгу службы присматривающий за горсточкой нерадивых альпинистов. Все они герои нового сборника рассказов, юмористических и не только.
Герои коротеньких рассказов обитают повсеместно, образ жизни ведут обыкновенный, размножаются и в неволе. Для них каждое утро призывно звонит будильник. Они, распихивая конкурентов, карабкаются по той самой лестнице, жаждут премий и разом спускают всё на придуманных для них распродажах. Вечером — зависают в пробках, дома — жуют котлеты, а иногда мчатся в командировку, не подозревая, что из неё не всегда возможно вернуться.
С тех пор, как в семью Вадима Тосабелы вошёл посторонний мужчина, вся его прежняя жизнь — под угрозой. Сможет ли он остаться собой в новой ситуации?..
Книга составлена из отдельных небольших рассказов. Они не связаны между собой ни по времени, ни по содержанию. Это встречи с разными людьми, смешные и не очень эпизоды жизни, это размышления и выводы… Но именно за этими зарисовками обрисовывается и портрет автора, и те мелочи, которые сопровождают любого человека всю его жизнь. Просто Борис Криппа попытался подойти к ним философски и с долей юмора, которого порой так не хватает нам в повседневной жизни…
Владимир Минач — современный словацкий писатель, в творчестве которого отражена историческая эпоха борьбы народов Чехословакии против фашизма и буржуазной реакции в 40-е годы, борьба за строительство социализма в ЧССР в 50—60-е годы. В настоящем сборнике Минач представлен лучшими рассказами, здесь он впервые выступает также как публицист, эссеист и теоретик культуры.
В России быть геем — уже само по себе приговор. Быть подростком-геем — значит стать объектом жесткой травли и, возможно, даже подвергнуть себя реальной опасности. А потому ты вынужден жить в постоянном страхе, прекрасно осознавая, что тебя ждет в случае разоблачения. Однако для каждого такого подростка рано или поздно наступает время, когда ему приходится быть смелым, чтобы отстоять свое право на существование…