Гражданская рапсодия. Сломанные души - [32]

— Ну что ты, что ты? — ласково повторяла она на ходу. — Потерял меня никак? Так вот она я, нашлась.

Женщина поставила корзину, взяла ребёнка на руки и принялась качать его, тихонько и всё так же ласково повторяя: нашлась, нашлась.

У грузовой платформы несколько офицеров окружили фотографа. Тот пытался установить свою треногу, офицеры в разнобой советовали ему, как это сделать лучше. Катя подумала, что эти люди несколько дней назад брали Ростов и, может быть, слышали что-нибудь о Толкачёве, или видели его. После встречи в Кизитеринке Катя ничего не знала о Владимире. Где он теперь, жив ли? Отряд Хованского понёс самые большие потери, и вполне вероятно, что её обещание сходить с Владимиром в театр останется невыполненным. Эта мысль показалась ей страшной.

— Барышня, окажите честь, сфотографируйтесь с нами!

Перед ней стоял подпоручик. Молодое угловатое лицо, сбоку парусиновый вещмешок, за плечом винтовка. В глазах одновременно застыли надежда и дерзость. Как такому откажешь?

— Если это не займёт много времени.

— Это очень быстро! Господа, она согласилась!

И началась суматоха.

— Господа, ближе, ближе.

— Мискевич! Мискевич, сядьте. Сядьте вот здесь! От вас одна суета.

— Осторожно со штыками, не уколите барышню.

— Типун вам на язык, Аверин.

— Плетёнкин, не портите общий фон, становитесь во вторую линию.

— Какой вы жестокий, Грушин, во второй линии даже фуражки его не будет видно!

Вокруг засмеялись и только очень небольшого роста прапорщик начал говорить возмущённо, что он не самый маленький и есть куда ниже. Его хлопали по плечу, снова шутили. Катя смотрела на этих людей и улыбалась. Они были такие красивые и такие настоящие, даже этот обидчивый прапорщик Плетёнкин; от них дурно пахло, одежда была изношена, но это не делало их хуже. Такие молодые, такие весёлые.

И только фотограф оставался серьёзным.

— Господа, ну встаньте же наконец! Эдак мы до вечера не успеем.

Он повторил свои слова несколько раз, прежде чем был услышан. Офицеры встали полукольцом вокруг Кати, кто-то присел, фотограф щёлкнул магниевой вспышкой. От вагона выкрикнули:

— Третий взвод, на погрузку!

Офицеры начали прощаться, каждый хотел поцеловать Кате руку. Она смеялась, отмахивалась и говорила, что у неё очень ревнивый муж.

— Вы не можете быть замужем, — сказал вдруг один прапорщик.

— Почему? — удивилась Катя.

— Не можете…

Катя недоумённо поджала губы и протянула прапорщику руку на прощание. Он склонился над ней, как под благословение, и осторожно поцеловал в самые кончики пальцев. Потом выпрямился, отдал честь и побежал догонять остальных. Может быть, и Толкачёв вот так же сейчас бежит куда-то, такой же уставший, голодный, дурно пахнущий…

Катя встрепенулась и закричала им в спины:

— Подождите! Подождите! А Юнкерский батальон не с вами?

Завыл паровозный гудок, тяговое дышло пошло по кругу, проворачивая колёса, и Катя резко прянула в сторону, когда к ней плотным облаком ринулся горячий пар. Офицеры запрыгивали в вагон на ходу, кто-то снял фуражку и махал ею, кто-то кричал, сложив ладони рупором, но что кричали, Катя разобрать не смогла.

— Спросите на вокзале, — убирая треногу в чехол, посоветовал фотограф. — Сегодня там полно военных, не иначе к параду готовятся, — и пальцем указал в сторону перрона. — Или у того господина.

Навстречу шёл офицер — шёл медленно, заложив руки за спину. Полы его кавалерийской шинели при каждом шаге вздрагивали как обледеневшие флаги, а шпоры жалобно скреблись о наледь. Офицер кого-то или чего-то ждал. Не доходя нескольких шагов до грузовой площадки, он развернулся и так же медленно пошёл обратно. Катя быстрым семенящим шагом догнала его и спросила, заглядывая в лицо:

— Скажите пожалуйста, вы не Юнкерский батальон?

Офицер удивлённо повернул голову, и вдруг рассмеялся. Улыбка у него была открытая и ясная, как и прозрачный взгляд голубых глаз. На какой-то миг Кате показалось, что не будь она знакома с Толкачёвым, то непременно бы… Но это был миг. Он блеснул и погас, и всё стало прежним.

— Что вы, барышня, — словно открещиваясь от наваждения, взмахнул рукой офицер. — Разве может один человек быть целым батальоном? Ни в коем случае. Я всего лишь командир его. Штабс-капитан Парфёнов Василий Дмитриевич, к вашим услугам.

Катя обрадовалась.

— Это очень… Очень хорошо, что я вас встретила. В самом деле… Это так удачно. Могу ли я увидеть Владимира Толкачёва?

— О, вы знакомы с Владимиром? К сожалению, штабс-капитан Толкачёв в данный момент находится в Новочеркасске, и когда вернётся… — Парфёнов лукаво прищурился. — А вы кем ему приходитесь? Только не говорите, что невестой, иначе сердце моё будет разбито.

— Я? Я… Нет, что вы. Мы вместе ехали сюда. Я имею ввиду, на Дон. В одном вагоне.

Парфёнов притворно выдохнул, лукавство из его глаз исчезло.

— Кажется, я понимаю. Вы Катя. Ну конечно. Так вот вы какая.

— Какая?

— Красивая. Владимир говорил о вас.

— И что он говорил?

— О, не беспокойтесь, воспитание штабс-капитана Толкачёва не позволит ему говорить о женщине дурное. Даже если эта женщина — враг. Но вы же не враг, верно?

Катя смятенно качнула головой. Какой же она враг? Скорее наоборот, она друг, союзник. Они вместе служат одному делу и по определению не могут быть врагами. А этот командир батальона Парфёнов… Он просто шутит над ней! Ну конечно!