Гражданская лирика и поэмы - [57]

Шрифт
Интервал

В Сартане на улицах
листья лип балуются,
долетают до неба
в переулке Доменном,
мчатся мимо домика,
где сидят хозяева —
сам Макар и тоненькая
Марфушка Мазаева.
Чем, какою жаждою
сердце взбудоражено?
Новостью какой оно
обеспокоено?
Ничего не молвит он,
только сердце молотом
бьет,
          сверлом вгрызается,
завистью терзается.
Завистью?
                  Вот именно!
Что не здесь, а около,
на «Центральной-Ирмино»,
началось, загрохало!
Был бы там —
                      увидел бы,
как, куски откалывая,
сто две тонны вырубил
молоток
             Стаханова!
Сто две тонны! Здорово!
Гром!
             Рекорд Бусыгина.
Так что жажды нового
много стало, видимо!
Будто спичка к хворосту,
к сердцу
              эти новости.
Мчится с новой скоростью
поезд
         кривоносовский.
Гром!
         Страну обрадовали
обе Виноградовы…
Дальше, в завтра, в будущее
кличут эти новости!
Лишь у печек
                    тут — еще
годы девяностые…
Что ж Макар придумал?
«Мой мартен
                  в поду́ мал.
Плоскодонный он».
Так Макар подумал.
А что придумал он?
А он придумал вот что:
не касаясь стен,
по расчетам, точно,
углубить мартен.
«Мой мартен не ёмок.
Сталь ему по грудь.
Надо и в проёмах
придумать что-нибудь…»
И он придумал вот как
класть огнеупор:
чтоб до подбородка,
вот до этих пор…
«Мой мартен не бог весть!
Плавит не спеша.
В сутки — плавки по две.
Мало — два ковша».
И ходит он угрюмый.
Молча. Рот зашил.
Что ж Макар придумал?
Что же он решил?
«А если мы подгоним,
а если мы решим
сделать напряженней
тепловой режим?
А поднажмем, посмотрим.
Если приналечь —
вроде
          плавки по три
в сутки выдаст печь.
А сейчас начну, мол,
взвешивать металл».
Сел Мазай. Подумал.
Взял и подсчитал:
«Три плюс пять… да трижды.
Ноль в уме…
                 Потом
плюс…
           И вышло, — ишь ты! —
двести сорок тонн!
А если в месяц взвесить
плавки на весах,
дашь
        семь тысяч двести,
печь, моя краса!
А если на двенадцать
помножить эти семь?
А если встать да взяться
не одному, а всем?
А если на Урале
в добрый спор со мной
встанут сталевары
к плавке
             скоростной?
И эту прибыль тоже
надо подсчитать».
Ночь.
          Макар, все множит
и не может спать.
И он себе представил,
будто эшелон
он на путь поставил —
весом
           в миллион!
Эшелон с металлом:
на Донбассе — хвост,
а паровоз —
                  достал он
подмосковный пост!
И вот Москва выходит,
близкая, как мать:
этот груз,
                выходит,
будем принимать?
И целует смачно!
— Сын ты мой родной!
Прибыл
             с семизначной
цифрой в накладной!
«Сколько ж это выйдет
рельсовых полос,
сколько можно выдать
поршней и колес;
мощных транспортеров,
запасных частей,
авиамоторов
высших скоростей;
танков-великанов
новых образцов,
и прокатных станов,
и стальных резцов;
и еще
             мартенов
заревами вдаль,
чтоб текла бессменно
сталь,
         и сталь,
                        и сталь?..
И тогда пойду, мол,
в Кремль и лично сам —
все, что я придумал,
под расписку сдам!»
Плавка
Лоб Макар нахмурил,
зубы сжал со скрипом.
Сталь, как море в бурю,
ходит крупным кипом.
До плеча залезла
в жар ручища крана,
в печку — горсть железа
кинула сверх плана.
Как железо тает,
пламенем объято,
смотрят
             и мечтают
смуглые ребята.
А о чем мечтанье?
А о плавке новой,
о таком металле —
мир
           не знал какого!
О Мазае-друге,
о его победе,
чтобы всех на юге
обогнал соседей!
То один к Мазаю,
то другой подходит.
Мол, не замерзаем,
плавка нам подходит.
Печь играет светом,
а к нему —
               с советом —
то второй, то третий.
Печка зноем пышет.
А он
          советы эти
в свой блокнотик пишет.
В ярких брызгах солнца
кружится, несется
маскарад, веселье,
свадьба, новоселье!
Закружись,
                 пыланье!
Тут идет гулянье
множества мильонов
мчащихся по пеклу
жаром оживленных,
пляшущих молекул.
Вот они танцуют,
вот ведут к венцу их.
Жизнь
            в огне, в пожаре.
Славно новоселам!
Феррум пляшет в паре
с марганцем веселым.
Чистый хром запутав
в толпах лилипутов,
сколько их налезло,
карликов железа!
Нет конца веселью,
серу гонят в шею,
радостно частицам
в бег за ней пуститься —
ярким хороводом,
вместе с углеродом
брызгами,
              грибками,
просто пузырьками.
И на эти пары,
и на изгнанье серы
смотрят сталевары,
будто Гулливеры!
Перед ними окна —
солнцеяркий глянец.
В синие их стекла
виден каждый танец.
Брызжет синей краской
пляска через край,
и над этой сказкой —
властелин
                  Мазай!
Народный комиссар
Вижу я,
              как будто
карта на стене:
реки,
         горы,
                     бухты,
те, что есть в стране.
Села и станицы,
полевая тишь.
Города,
             столицы
с тысячами крыш.
В трех районах карты
рельс густая сеть.
Уголки, квадраты —
медь,
         железо,
                     нефть.
А кружки в просторах
карты на стене —
города,
             которых
нет еще в стране.
Чертежи — в конторах.
Домен ждет руда.
И шлет ЦК
                 парторгов
в эти города.
Карта! Контур жизни
завтрашней — вчерне,
и вот
          Орджоникидзе
подошел к стене.
Тронул выключатель,
верхний свет зажег.
И поправил кстати
у Баку флажок.
Керчь с заботой тронул
человек,
            о ком
говорят:
             «С мильоном
он людей
              знаком».
Смотрит, улыбаясь
в сталь своих усов:
Ейск,
        Коса Кривая,
Таганрог,
                 Азов…

Еще от автора Семён Исаакович Кирсанов
Эти летние дожди...

«Про Кирсанова была такая эпиграмма: „У Кирсанова три качества: трюкачество, трюкачество и еще раз трюкачество“. Эпиграмма хлесткая и частично правильная, но в ней забывается и четвертое качество Кирсанова — его несомненная талантливость. Его поиски стихотворной формы, ассонансные способы рифмовки были впоследствии развиты поэтами, пришедшими в 50-60-е, а затем и другими поэтами, помоложе. Поэтика Кирсанова циркового происхождения — это вольтижировка, жонгляж, фейерверк; Он называл себя „садовником садов языка“ и „циркачом стиха“.


Лирические произведения

В первый том собрания сочинений старейшего советского поэта С. И. Кирсанова вошли его лирические произведения — стихотворения и поэмы, — написанные в 1923–1972 годах.Том состоит из стихотворных циклов и поэм, которые расположены в хронологическом порядке.Для настоящего издания автор заново просмотрел тексты своих произведений.Тому предпослана вступительная статья о поэзии Семена Кирсанова, написанная литературоведом И. Гринбергом.


Искания

«Мое неизбранное» – могла бы называться эта книга. Но если бы она так называлась – это объясняло бы только судьбу собранных в ней вещей. И верно: публикуемые здесь стихотворения и поэмы либо изданы были один раз, либо печатаются впервые, хотя написаны давно. Почему? Да главным образом потому, что меня всегда увлекало желание быть на гребне событий, и пропуск в «избранное» получали вещи, которые мне казались наиболее своевременными. Но часто и потому, что поиски нового слова в поэзии считались в некие годы не к лицу поэту.


Фантастические поэмы и сказки

Во второй том Собрания сочинений Семена Кирсанова вошли фантастические поэмы и сказки, написанные в 1927–1964 годах.Том составляют такие известные произведения этого жанра, как «Моя именинная», «Золушка», «Поэма о Роботе», «Небо над Родиной», «Сказание про царя Макса-Емельяна…» и другие.


Поэтические поиски и произведения последних лет

В четвертый том Собрания сочинений Семена Кирсанова (1906–1972) вошли его ранние стихи, а также произведения, написанные в последние годы жизни поэта.Том состоит из стихотворных циклов и поэм, которые следуют в хронологическом порядке.


Последний современник

Фантастическая поэма «Последний современник» Семена Кирсанова написана в 1928-1929 гг. и была издана лишь единожды – в 1930 году. Обложка А. Родченко.https://ruslit.traumlibrary.net.