Гражданин Поэт. Наши – всё - [10]

Где воруют, как в Ростове?

Тут Сицилия сосет!

– Что ж, – ответил Миша длинный,

Подмигнувши им хитро. —

Я могу за год с полтиной

Обустроить вам метро.

Вас же больше миллиона,

Как известно и ежу.

Я же левый берег Дона

С правым запросто свяжу!

Ростовчане изумленно

Отвечали: – Ну чудак!

Мы на левый берег Дона

Добираемся и так!

Ты забавен, нету спору,

Но тщеславьем обуян:

Для чего метро Ростову?

На фига козе баян?

Нет, идея-то богата,

Мы не против вообще,

Нам его еще когда-то

Обещали при Хруще.

Проложить его б неплохо

Через местное нутро —

Но с тех пор прошла эпоха.

Мы привыкли без метро.

Чем ты, Прохоров, поможешь

В кандидатском кураже?

Что Ростову ни предложишь —

Все имеется уже.

Видишь сам по нашим рожам —

Мы живем легко и всласть.

Сами мы тебе поможем,

Скажем, что-нибудь украсть.

Мы прослышали когда-то,

Будто ты охоч до баб, —

Мы жену для кандидата

Отыскали бы тогда б.

Есть кующие казачки —

Хочешь, что-нибудь подкуй,

Но боюсь, что в этой скачке

Главным призом будет…

* * *

На тридцатилетие Ксении Собчак

Ксения Собчак неожиданно пригласила нас на свой день рождения. Тридцать лет не шутка – и одновременно резкий переход в оппозицию. Мы ее вообще-то любим – она человек умный и с опытом травли, что почти всегда на пользу. Сочинили поздравление, Ефремов надел шорты, жилет, запихнул подушку под майку, изображая меня, и забабахали. Она в ответ согласилась выступить у нас на прощальном московском концерте и прочесть «Долюшку женскую».

Вам тридцать лет. Отставим ахи-охи

И скажем, преклоненья не тая:

Вы стали выражением эпохи

И даже лучшим символом ея,

Как вечный спор евреев и арабов,

Как Галкин – оперившийся птенец,

Как Абрамович, Фурсенко, Зурабов,

Как Путин и Медведев, наконец.

А Путин бы пред вами на колени

Обязан встать со всей своей Чека:

Ведь для него вы сделали не мене,

Чем сделал он тогда для Собчака.

На фоне прочих путинских прорабов,

Шныряющих в брильянтовом дыму,

Лишь вы одна – да, может быть, Зурабов —

Громоотводом сделались ему.

Историки потом, высоколобы,

Расчислят с изумлением в очах,

Какой процент общенародной злобы

Все время отвлекался на Собчак.

Давно бы тут снесло галерных крабов,

Давно бы их погнали, не скорбя,

Когда бы вы – и, может быть, Зурабов —

Не оттянули ярость на себя.

В пространстве узаконенного …лядства

Я полюбил серьезно – зуб даю —

Ваш дерзкий ум, способность подставляться

И интервью в разнузданном GQ.

С почтеньем эти строки накорябав,

Я б вас назвал богинею Невы.

И между прочим, где теперь Зурабов?

А вы при нас. Да здравствуете вы!

Прощание славянки с перловкой

«Перловка» нас вполне устраивала – в конце концов, и повод нестандартный, и мотив известный, и Галича у нас никогда еще не было.

Но тут случилось другое событие – «Цитадель» отправилась на «Оскара», и это еще в канун предполагаемой рокировки на съезде «Единой России» (отсюда «Вертикаль ты моя, вертикаль»).

Поскольку нас всегда поругивали, когда мы не успевали в последний момент отыграть свежее событие, «Перловка» отправилась в архив, а я срочно сочинил «Цитадель», в тот же вечер прочитанную на дне рождения Олега Меньшикова (откуда она и пошла гулять по Сети за сутки до релиза).

Сиротей, войсковая столовая,

Утешенье бессчетных полков!

Упраздняется каша перловая —

Запрещает ее Сердюков.

Не забуду бодрящего зова я —

Встать, раздатчики, в центре стола!

А еще ее звали кирзовая,

Да кирзовой она и была.

Сердюков! Для какого же блага ты

Гонишь то, что в цене искони?

Есть же принцип – «лишенья и тяготы»!

Ты портянки еще отмени!

Эту кашу, святую и грешную,

Защищавшую русский покой,

Заменил ты банальною гречкою,

Но от гречки и звук не такой!

Воевать – это вовсе не блог вести.

Нужен голод, муштра и ворье.

Голос доблести требует злобности,

А перловка – источник ее.

Кто накушался доз ее утренних,

Кто освоил армейскую жисть,

Тот врагов наших внешних и внутренних

Без оружия сможет загрызть.

Тут, похоже, и Родину вечную

Отвлекли от великих задач:

Заменили медведевской гречкою

Путинизма перловый кирзач.

Я и это безропотно лопаю,

В перерывах буханку грызя,

И хотя она пахнет Европою,

Но по сути все та же кирза.

Не шути с нашей Русью-Матреною,

Породившей великого Пу!

Возврати нам родную, ядреную,

Музыкальную нашу крупу!

Не дразни нас подменою ловкою,

Не подходит нам опыт ничей:

Ведь покуда мы были перловкою,

Рис и гречка не спали ночей.

Наш народ очарован могуществом,

И на съезде единой крупы

Побеждает с большим преимуществом

Наш перловый любимец толпы.

Он откроет эпоху неновую

И единым движением рук

Возвратит нашу кашу перловую

И ее оглушительный звук!

Ура! Ура, ура!

Перловка со вкусом ЕдРа!

Ведь это наша

Родная каша,

А гречке в Грецию пора.

Васильев меня предупреждал, что даже один поход на митинг чреват непоправимой эйфорией: сходишь, выступишь – и попер энтузиазм. До меня доходили, конечно, слухи, что он и сам втайне туда бегает, но он их упорно опровергал. Что касается меня, я никогда до этого не митинговал, и вдруг мне очень понравилось. Как сказала моя мама, впервые в жизни попробовав водку на праздновании моего возвращения из армии, «кажется, я начинаю понимать, что в этом находят».

И действительно, в «Дуривестнике» была поначалу эйфория.

Васильев ее безжалостно вырубил, и я долго бегал по комнате с характерным воплем сквозь зубы: «Нет, что он себе позволяет!» Но потом Миша дописал гениальный финал про чудо ниоткуда – и все заиграло.