Гражданин мира, или Письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на Востоке - [51]

- "Полноте, - прервал меня приятель, - вы не в меру придирчивы! Чревоугодие! Какое кощунство! Нет, она спит лишь потому, что всю ночь просидела за картами.

- Но ведь, куда я ни посмотрю, - возразил я, - ни в ком не заметно ни малейших признаков благочестия! Вот только старушка, там в углу, которая тихо стонет, прикрывшись траурным веером, как будто благоговейно внимает проповеднику.

- Так я и знал, - заметил мой приятель, - что мы вас чем-нибудь проймем! Эту старушку я знаю. Она совсем глуха и обычно ночует в церковном притворе.

Одним словом, друг мой, я был изумлен равнодушием большинства молящихся и даже некоторых служителей храма. Я издавна привык верить, что духовными пастырями могут быть лишь люди, отличные своей праведностью, ученостью и безукоризненной честностью; я и в мыслях. не допускал, что на эту стезю можно вступить по протекции какого-нибудь сенатора или потому лишь, что она обеспечивает достаточный доход младшим отпрыскам знатных семей. Помыслы этих людей должны быть постоянно устремлены к делам небесным, и я ждал, что и взоры их будут направлены туда же. Своим поведением, думал я, эти люди должны доказывать, что их склонности полностью отвечают их долгу. И что же оказалось: некоторые священнослужители никогда даже не переступают порог своего храма, и, получая причитающееся им жалованье, вполне довольствуются тем, что их обязанности выполняют другие{5}.

Прощай!

Письмо XLII

[Китайская история великими деяниями превосходит европейскую.]

Фум Хоум - взыскующему страннику Аянь Чи Альтанчжи, через Москву.

Доколе я буду корить тебя за упрямство и непомерное любопытство, которые губят твое счастье? Какие неотведанные яства, какие неизвестные услады вознаградили тебя за тяжкие скитания? Назови мне те утехи, которые были бы тебе недоступны в Китае? Скажи, чего ты хочешь и не можешь найти у себя на родине? Зачем же подвергать себя таким лишениям и опасностям, если все, чего ты жаждешь, можно обрести дома?

Ты скажешь, что в науках, служащих честолюбию, и в ремеслах, готовых удовлетворить самые необузданные прихоти, европейцы превзошли нас. Что ж, я вполне допускаю, что они и вправду лучше нас строят корабли, дальше стреляют из пушек, точнее измеряют высоту гор, но разве они опередили нас в величайшем из искусств - искусстве управлять государством и самим собой?

Когда я сравниваю историю Китая и Европы, сердце мое наполняется гордостью при мысли о том, что я родился в стране, ведущей свое происхождение от самого солнца. Когда я думаю об истории Китая, перед взором возникает необозримая древняя империя, основанная на законах Природы и Разума. Сыновний долг перед родителями - это священное чувство, которое сама Природа вложила в каждого из нас, придает силу власти, существующей в нашей стране с незапамятных времен. Сыновнее повиновение - вот первое и непреложное условие существования государства. Оно помогает нам стать верными подданными нашего императора, внушает необходимую почтительность к людям, стоящим выше нас, и приучает благодарно уповать на волю небес. Оно же внушает нам уважение к браку, благодаря которому мы в свой черед можем требовать повиновения от других. Оно делает нас хорошими чиновниками, ибо подчинение в юности - лучшая школа для тех, кто хочет научиться управлять. Оно превращает, так сказать, все государство в единую семью, защитником, отцом и другом которой является император {1}.

История нашего счастливого края, укрытого от остального человечества, знает немало государей, каждый из которых почитал себя отцом народа, и плеяду философов, мужественно боровшихся против идолопоклонства, предрассудков и тирании, жертвовавших ради этого своим счастьем и одобрением современников. Стоило узурпатору или тирану захватить власть, как все лучшие и достойнейшие сыны отечества сплачивались против него. Отыщется ли во всей европейской истории пример, подобный тому, как двенадцать мандаринов открыто заявили жестокому императору Ди-сяну {2} о том, что он ведет себя недостойно? Первого из них, отважившегося на этот опасный шаг, император велел разрубить пополам, второго предать жестоким пыткам, а после казнить мучительной казнью, третьего, бесстрашно явившегося вслед за ними, тиран заколол собственноручно. Так все они, один за другим, погибли в муках, пока не наступил черед последнего мандарина. Но и тот не отступил от своего намерения. Он вошел во дворец, держа в руке орудия пыток и, обратясь к государю, воскликнул:

- Вот, Ди-сян, знаки отличия, которыми ты за верность долгу удостаиваешь своих подданных. Я устал служить тирану и пришел за причитающейся мне наградой!

Пораженный таким бесстрашием император тут же помиловал его " стал вести себя иначе. Может ли европейская история похвастать тем, что тирана склонили к милосердию?

Когда на великого императора Жэнь-цзуна {3} напали пять братьев, четырех из них он поразил саблей, а когда он сражался с пятым, подоспевшая стража бросилась на заговорщика, грозя изрубить его на куски.

- Нет! - воскликнул император, и лицо его было спокойно. - Он один уцелел из пяти, а ведь кто-то должен быть кормильцем и утешением их престарелых родителей, так пусть он живет.