Гражданин мира, или Письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на Востоке - [40]

- Счастливая аристократия! - воскликнул мой собеседник. - Она может не опасаться, что утратит уважение, лишь бы не случилось спазма, и при том чем пьянее вельможа, тем он полезнее! У нас такого обычая нет, но, полагаю, случись нам завести его, и в Англии найдется немало блюдолизов, готовых пить из деревянных ковшей и восхвалять букет отвара его сиятельства. А так как мы строго блюдем аристократическую иерархию, то, кто знает, не пришлось бы нам увидеть, как лорд подставляет чашу министру, баронет - лорду, а дворянин без титула держит ее у чресел баронета, смакуя напиток, прошедший двойную фильтрацию? Что до меня, то с этих пор, услышав льстецов, старающихся превзойти Друг друга в похвалах своему знатному патрону, я тотчас увижу перед собой деревянный ковш. Я не нахожу причин, почему человек, который мог бы в тихом довольстве жить у себя дома, добровольно склоняется под обременительное иго этикета и безропотно сносит надменность своего патрона, и могу объяснить это лишь тем, что такой человек одурманен лакейской страстью ко всему аристократическому. Оттого решительно все, что исходит от знати, вызывает в нем восторг и отдает грибным отваром.

Прощай!

Письмо XXXIII

[О характере китайских сочинений. Осмеяние печатающихся в здешних

журналах восточных повестей и пр.]

Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,

первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.

Я возмущен, дорогой Фум Хоум, возмущен до глубины души! Нет больше мочи выносить самонадеянность этих островитян: подумай только - они вздумали обучать меня обычаям Китая! Они вбили себе в голову, что каждый, кто приезжает оттуда, непременно должен изъясняться иносказаниями, клясться Аллахом, поносить вино, а также говорить, писать и держаться подобно турку или персу. Для них наши утонченные нравы и варварская невоздержанность наших восточных соседей - одно и то же. Куда бы я ни пошел, всюду вызываю либо смущение" либо удивление: один не признает во мне китайца, потому что я больше напоминаю человека, нежели чудище, другие приходят в изумление, убедившись, что и люди, родившиеся в пяти тысячах миль от Англии, наделены здравым смыслом.

- Как странно! - говорят они. - Этот человек получил образование так далеко от Лондона и тем не менее рассуждает вполне здраво! Родиться не в Англии и все-таки обладать здравым смыслом! Невероятно! Не иначе, как это переодетый англичанин {1}. Да и в его внешности нет ничего варварского, ничего любопытного.

Вчера я был приглашен к одной знатной даме, которая, очевидно, черпает свои скудные познания о восточных обычаях из печатающейся чуть ли не ежедневно чепухи, объявляемой восточными повестями или истинными сведениями о Востоке. Приняла она меня очень любезно, но все же была озадачена тем, что я явился без опиума и табакерки. Для остальных гостей были расставлены стулья, для меня же положили на пол подушку. Напрасно уверял я хозяйку, что китайцы сидят на стульях {2}, так же, как европейцы, - она были слишком большим знатоком хорошего тона, чтобы обойтись со мной как с заурядным гостем.

Едва, согласно ее желанию, я уселся на полу, как она приказала лакею повязать мне салфетку под подбородком. Разумеется, я хотел этому воспрепятствовать, утверждая, что у китайцев это не принято, но тут против меня ополчилось все собравшееся общество, которое, как оказалось, представляло собой клуб знатоков китайских обычаев, и мне подвязали салфетку.

Однако я не мог сердиться на людей, чьи ошибки проистекали от избытка вежливости, и устроился поудобнее на подушке, полагая, что они, наконец, успокоятся, но не тут-то было. Не успели подать обед, как хозяйка осведомилась, что мне подать - медвежьи когти или ломтик птичьего гнезда {3}. Я о таких яствах и не слыхивал и, естественно, предпочел есть кушанья, мне известные, и попросил кусочек ростбифа, который стоял на буфете. Моя просьба вызвала всеобщее замешательство. Китаец ест говядину! Быть того не может! Ведь в говядине нет ничего китайского! Будь это китайский фазан, тогда другое дело.

- Сударь, - обратилась ко мне хозяйка, - мне кажется, я имею некоторое основание считать себя сведущей в китайской кухне. Знайте же: китайцы говядины никогда не едят {4}, так что позвольте предложить вам плов. Лучше вам не приготовят и в Пекине. Рис сварен с шафраном и всеми необходимыми пряностями.

Не успел я приняться за еду, как присутствующие начали ахать и охать и все общество вновь пришло в смущение оттого, что я обходился без палочек. Некий серьезный господин, которого я принял за сочинителя, произнес весьма ученую (так по крайней мере думали окружающие) речь о том, как ими пользуются в Китае. Он вел долгий диспут с самим собой о возникновении такого обычая и ни разу не подумал, что разумнее было бы попросту спросить об этом меня. Молчание же мое он истолковал как признание его правоты, и, решив еще больше блеснуть ученостью, принялся рассказывать о наших городах, горах и животных с такой уверенностью, будто сам был родом из Куамси, но при этом оказывался так далеко от истины, будто свалился с луны. Он стал доказывать, что я вовсе не похож на китайца, что у меня скулы недостаточно выдаются и лоб слишком узок, словом, он и меня почти убедил, что я самозванец, а об остальных и говорить нечего.