Гражданин Империи Иван Солоневич - [30]

Только два примера. Мы не знаем, пересекались ли пути И. Л. Солоневича и упомянутого в нашем списке Ю. П. Новицкого, который никаким марксизмом не увлекался. Мученик Юрий (Георгий) был убит большевиками в 1922 году вместе со священномучеником Вениамином Петроградским, и канонизированы они тоже вместе.

Профессор А. А. Пиленко, хоть и стал после Второй Мировой войны в эмиграции активным участником движения за возвращение в СССР, а до этого, по некоторым данным, был масоном, все-таки симпатий к «передовому учению» также никогда не высказывал, до революции служил в консервативном «Новом Времени», в Гражданскую редактировал белую газету.

В университете Иван Солоневич не оставляет, конечно, своих спортивных занятий, более того — опять проявляет лидерские качества:

«Осенью 1912 года я поступил в Петербургский университет. В числе делегатов от спортивного студенчества я попал на прием к ректору университета профессору Гримму: мы просили отвести нам какой-нибудь угол для спортивного кружка. Гримм довольно, впрочем, вежливо выгнал нас вон: университет не создан для подготовки цирковых силачей. Так ни в громадном здании университета, ни в его бюджете для нас не нашлось ни места, ни денег. Мы обошлись без профессора Гримма»[131].

Речь идет об Эрвине Давыдовиче Гримме, который выше упомянут в нашем списке. Дело в том, что в Петербургском университете были свои братья Гримм: старший, Давыд Давыдович (1864–1941), тоже был ректором — в 1910–1911 годах — и как бы передал эту должность по наследству младшему брату.

«Ни одним видом спорта, кроме футбола, — вспоминал Солоневич, — я никогда не занимался всерьез. В футбол играл фанатически и скверно. Некоторые мои достижения в футбольной области объяснялись просто тем, что решительно никому не было никакой охоты сталкиваться с семипудовой глыбой, мотающейся со скоростью восьми метров в секунду. Однако и тут были «достижения»: я как-то сыграл три матча подряд: был центром полузащиты во второй команде университета. Пришел до начала встречи третьих команд. В нашей третьей кто-то не пришел, я сыграл за него. Потом играл сам за себя во второй команде. Потом не оказалось центра полузащиты в первой команде: как мог я отказаться от столь лестного предложения? Я сыграл и третий раз. И — ничего»[132].

Студенчество тех лет, как вполне обоснованно предполагает большинство наших читателей, было в массе своей революционным. Провинциал Иван Солоневич, по идее, вполне мог примкнуть к своим «передовым» сверстникам — несмотря на все семейное воспитание, мало ли таких примеров. Много лет спустя он категорически утверждал: не мог!

«Я много, очень много раз задавал себе вопрос: отчего я, выходец из нищей крестьянской семьи — из самой нищей из всех областей России, никогда не соблазнялся ни революцией, ни социализмом? Для этого были все социальные предпосылки <…> Я вижу только одно объяснение тому отвращению к социализму и к революции, на котором осталось все-таки подавляющее большинство русской молодежи: физическое здоровье. И, собственно, больше ничего. От словоблудия и рукоблудия мы отталкивались чисто инстинктивно. Было просто противно. Были отталкивающе противны: и стриженые курсистки революции, и ее длинноволосые студенты, их изуверство и их высокомерие <…> были органически противны их узкие бедра и узкие плечи, и узкие лбы, и узкие мысли. Но в совершенно такой же степени мы были противны им — вот почему примириться невозможно никогда»[133].

Итак, дилемма получалась довольно странная, непостижимая никакой гуманитарной наукой: или — спорт, или — революция. На самом же деле, борьба шла между здоровьем и болезнью, в том числе и в социально-политическом смысле.

«Те юноши, которых я лично знавал до 1917 года, были как-то странно бесплотны и бессовестны. Они не пили водку, не играли в футбол, не вздыхали по девушкам и не дружили с юношами. Их связи с ближними имели чисто партийный характер. Люди их фракции, даже не партии, а только фракции, были «товарищами» — не друзьями, а только товарищами. Все остальное человечество делилось на два неравных лагеря: в одном находилось великое несознательное стадо всего человечества, в другом — конкуренты, пытающиеся загнать это стадо в свой идейный корраль. К стаду принадлежал и я»[134].

Николай Васильевич Крыленко (1885–1938), советский нарком юстиции, вряд ли относился к числу длинноволосых студентов, а вот в его фракционно-партийной сущности сомневаться не приходится. Закончив с отличием историко-филологический факультет, будущий первый главком Красной армии, член ЦК и ЦИК, поступает в 1912 году (то есть вместе с Солоневичем) вторично — на юридический. «Выдающийся государственный деятель» уже в декабре 1913-го подвергается аресту и высылается из столицы. Он, согласно официальной биографии, едет в Харьков, где участвует в подготовке VI съезда РСДРП (б). Здесь на юридическом факультете он сдает экзамен по полному курсу наук, прослушанному в Петербургском университете, и опять получает диплом первой степени.

Был однокурсником Солоневича и еще один, менее видный, большевик — Михаил Кузьмич Ветошкин (1884–1958), вступивший в партию в двадцатилетнем возрасте, а после революции ставший первым советским правителем в Вологодской, а затем в Царицынской областях, ответственный секретарь бюджетной комиссии ЦИК СССР, на старости лет — профессор МГУ.