Гражданин Империи Иван Солоневич - [120]

.

За Бориса по обыкновению вступился Иван — со свойственной ему прямотой и жесткостью. В «Голосе России» он перепечатал статью из «Галлиполийского вестника» и тут же поместил свой ответ. Не зная истинных целей «письма штабс-капитанов», он отвечал по сути и по пунктам, при этом упомянув, что отговаривал генерала Зинкевича от его публикации:

«Что касается вопроса о ненависти, то он имеет, так сказать, чисто абстрактный характер. Чрезвычайно маловероятно, чтобы мы — эмигранты — успели отомстить. Это сделают и без нас и сделают гораздо хуже, чем сделали бы при нас. Один из парадоксов российской действительности и, вероятно, российского будущего заключается в том, что белому штабс-капитану, придя в Россию, нужно будет не столько заниматься местью, сколько охраной от мести. Или, говоря иными словами, отстаивать не самосуд, а закон.

Вырвать несколько строк из статей Бориса Лукьяновича и подать их как некоторую пустотелую идеологию — это очень нехитрый газетный трюк»[504].

Иван отмечал, что ни спортивный комплекс «За Россию», ни белая политграмота не являются «рецептами спасения России»», но в них остро нуждается эмигрантская молодежь.

«Группа штабс-капитанов» приводит выдернутую из общего текста фразу о том, что «лозунги «Бог, Нация и Правда» в СССР будут подняты на смех», — пишет Иван Лукьянович. — Вопрос о лозунгах довольно сложен, и я к нему еще вернусь. Пока что скажу очень коротко: Империя Российская жила без лозунгов и жила не очень уж плохо. Но вот уже почти двадцать лет население этой Империи кормят не столько хлебом, сколько лозунгами.

Очень многие люди спрашивают у нас насчет лозунгов. Оно, конечно, лозунги можно было бы придумать. Но мы предпочитаем самый современный, самый модернизированный и самый троцкистский лозунг:

— Боже, Царя храни! <…>

Такой, например, лозунг, как «правда», будет поднят на смех вовсе не потому, что русский народ настроен против правды, а потому, что правды бывают разные. Одна из них, например, издается центральным комитетом коммунистической партии. И эта партия, в течение двадцати лет организующая в России чрезвычайки и террор, голод и концлагеря, тоже утверждает, что она служит интересам правды. Следовательно, этот термин, приведенный в нерасшифрованном виде, имеет чрезвычайно сомнительный характер. И кроме всего того, русские массы, которых вот уже двадцать лет кормят лозунгами, голодом и пулеметами, ощущают так: ежели кто-то выкидывает лозунги, значит, он обязательно обманет»[505].

Концовка статьи выглядит и вовсе угрожающей:

«Но если «группа штабс-капитанов» усматривает в наших писаниях, призывающих к империи, к православию, к монархии и к любви к Родине, — идеологическую пустоту, — тут спорить совсем не о чем. Очень вероятно, что «Вестник галлиполийцев» дает идеологическую полноту. Этой полноты я как-то не замечал.

И если бы я взялся за критику «Вестника галлиполийцев», то это, вероятно, получилось бы не очень веселой вещью. Но этого делать не следует. Не следует также вставлять нам палки в колеса. До сих пор получалось так, что колеса оказывались крепче палок. Ломались не колеса, а палки. И не следует портить общерусского дела в интересах канцелярской грызни»[506].

Приблизительно такого ответа и ждал генерал Зинкевич, о чем он с удовлетворением пишет генералу фон Лампе:

«Далее я хотел бы Вам разъяснить сущность полемики, которая появилась между нами и Солоневичами. Последние оказались далеко не теми, чем мы думали, и в этом отношении свободно можете Ваши подозрения довести до предела, что сообщаю совершенно доверительно и что знает и полиция Вашей страны. Цель нашей статьи была — предупреждение и страховка. Солоневичи своей резкостью в ответе чрезвычайно нам помогли. Вопрос проходит довольно болезненно, но взаимная выручка галлиполийцев выровняет его»[507].

Фон Лампе ответил 19 июня:

«Меня о ч е н ь заинтересовал последний абзац Вашего письма от 15-го июня, так как этот вопрос для меня интересен и территориально, и потому, что г-жа С <олоневич> только что была в Берлине и посетила меня, горько сетуя на намечающийся разлад. <…> она приезжала разводиться со своим немецким мужем и, кажется, этого достигла.

Мне кажется, что влияние С <олоневич> ей на эмиграцию о ч е н ь велико, и если… если Вы правы, то это может быть чревато многими последствиями. Я имею основание думать, что представители местных властей могут спросить м е н я о подробностях, и потому я прошу Вас в мере возможностей мне их сообщить. Это одна из очередных и, к сожалению, больших неприятностей. Недооценивать этого нам не следует»[508].

Тем временем Иван Солоневич извинился на страницах «Голоса России»:

«И я считаю своим долгом принести и русской общественности, в целом, и галлиполийцам и ген. М. М. Зинкевичу, в частности, свои извинения по этому поводу: мне следовало промолчать — как я молчал во многих других случаях. Здесь дело не в моем самолюбии — плевать мне на мое самолюбие, когда в России опять дети дохнут от голоду. Дело в некотором политическом темпераменте, который я, к моему сожалению, не сумел удержать на вожжах. <…>