Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма - [21]
Так вопрос о браке Ирены и оставался спорным.
Иногда из Праги приходили письма на имя отца. Вашек поглядывал на старика, когда тот уносил письмо в свою комнатку и потом мечтательно бродил по садику, словно получил бог весть какой подарок. Старый чудак! А однажды отец съездил в Прагу, «к молодым», как он гордо говаривал, и, вернувшись, расхваливал их, передавая от тетушки приветы и даже подарки детям. Вашек мрачно глядел в сторону, и лицо у него было сердитое. «А часы с фонтаном у них там есть? — спросил он наконец, продолжая хмуриться. — А мохнатые собачонки с бантиками? Нету? А крокодила в бассейне он завел для вашей Ирены? Не представляю, черт возьми, как девчонка из рабочей семьи может обойтись без крокодила!»
И все-таки сбил его сегодня отец с толку! Вашек ведь и сам подумывал: «А не зайти ли к сестре, когда поеду в Прагу? Ну, ладно, посмотрим. Такие события, а я думаю о пустяках». Его мысли снова вернулись к заводу и к товарищам, которые дежурят во дворе.
Поезд наконец дотащился до Манина. Здесь придется мерзнуть два часа, пока придет скорый на Прагу. Вашек вышел на открытый перрон и увидел там несколько знакомых лиц — товарищей с текстильных фабрик, расположенных около Яворжи. Обрадованный, он окликнул их. Они тоже ехали на профсоюзный съезд.
Когда три часа спустя они вышли из вокзала на морозные пражские улицы, на белых мостовых столицы уже просыпался в предрассветных сумерках новый день — двадцать второе февраля.
4
Лестница виллы пряталась в красивой нише, кругом царила внушительная тишина богатого квартала. Красная плетеная дорожка заглушала стук подкованных ботинок Вашека. Это немного смущало его; Вашеку представилось, что он кот, неслышно ступающий мягкими лапками.
Он оглянулся, присвистнул и покачал головой.
Вот где она живет!
Можно было бы даже не читать на улице, при свете зажигалки, табличку у подъезда, потому что в тишине вдруг послышались звуки рояля. Они становились все громче по мере того, как Вашек поднимался по ступенькам. Где-то над его головой легкие пальцы бегали по зубастой клавиатуре, хрупкая, почти прозрачная мелодия разлеталась по безмолвному дому и, затихая, грустно трепетала, проникая в самое сердце. Внезапно музыка оборвалась. После мгновения гулкой тишины мелодия зазвучала снова, с каким-то озлобленным упорством, предвещающим быстрый спад.
Вашек узнал Шопена, исполняемого умелой рукой. Но ему что-то не нравилось в этом исполнении. «Я придираюсь, — подумал он. — Как будто Шопен может не нравиться, потому что она играет его в этом доме! Глупо! Решено, звоню!»
Он остановился перед светлой дверью, протянул руку к звонку и опять — в который уж раз! — усомнился, недовольно взглянул на ручные часы и, после мучительного раздумья, за которое обозлился на себя, решительно нажал кнопку и глубоко вздохнул.
Дрынь! Звонок прервал балладу Шопена. Стало тихо. Долго никто не отворял. Переминаясь с ноги на ногу на мягком половичке, Вашек твердил себе, что лучше было бы пойти с товарищами, а не в это вражье логово. После такого дня визит сюда действует как ушат холодной воды. «Это отец меня подбил, — подумал он. — Но что уж теперь говорить «если бы да кабы»…»
Эх, что это был за день! Все существо Вашека было полно восторга, ничего подобного он еще не испытал в жизни. Часы, проведенные под мощными сводами дворца промышленности, словно изменили облик и сознание Вашека. Трудно рассказать, что с тобой произошло. Ты только сознаешь, что вместо тьмы и тумана перед тобой мощный всепроникающий луч света. Ты стал мыслить яснее, исчезла твоя нерешительность и колебания. Вот он путь, гляди, Страка, тебе показали его, ты его видишь своими глазами в ярком солнечном свете, надо только стиснуть зубы и устремиться в бой… Скорей бы в Яворжи! Что-то там делается?
В течение дня Вацлав долго размышлял, зайти ли к сестре. Мысль эта не давала ему покоя, он отгонял ее, но в спокойные минуты, во время обеда, который он проглотил наспех, чуть не стоя, эта мысль вернулась снова и жужжала в голове, как докучливая муха.
И вот он здесь!
Твердо решив навестить Ирену, Вацлав после окончания съезда распрощался с товарищами. Они уезжали в девятом часу и, стоя кучкой, сговаривались о встрече на вокзале и обменивались последними рукопожатиями, сторонясь шумных автобусов, которые, настойчиво сигналя, прокладывали себе дорогу по темнеющим улицам. До свиданья, товарищи!
Вашеку не хотелось расставаться с ними. С утра они сидели вместе, потирая застывшие руки. В зале было холодно, несмотря на то, что в двух шагах от стула Вашека стояла жаровня с углем. Жаркое дыхание восьми тысяч делегатов давало куда больше тепла, чем эта жаровня. А руки лучше всего согревались, когда бурные аплодисменты вспыхивали в переполненном зале, взметались к потолку, нарастали, как предвесенняя буря, и вдруг обрывались. Воцарялась тишина, исполненная стихийной дисциплины, говорившая о грозной силе.
И речь продолжалась.
Выступал Готвальд. Спокойные слова, летевшие в зал, казалось, проникают в тебя, овладевают твоим сознанием, помогают распрямиться. Вацлав вытягивал шею, чьи-то шляпы мешали ему рассмотреть оратора. Вон там, под огромным изображением белого льва, он впервые увидел это знакомое и такое близкое лицо. Вашек следил за каждым проблеском его спокойной улыбки, за каждым движением. Железной уверенности было исполнено каждое его слово:
