Гражданин Бонапарт - [32]

В Марселе тогда восстали против Конвента т. н. федералисты — республиканцы, но не левого, якобинского, а правого, жирондистского, толка[229]. Оба негоцианта, фабрикант и житель Нима, выражают их интересы. С ними резко и веско спорит «Военный», офицер, т. е. сам Наполеон. Марсельцы стараются доказать ему, что они, в отличие от вандейских инсургентов, не роялисты: «Вандея хочет короля, хочет явной контрреволюции. Война в Вандее — это война фанатизма, деспотизма. Наша война — это война истинных республиканцев, друзей закона, порядка, врагов анархии и злодейства. Разве у нас не трехцветное знамя?» Наполеон видит разницу между вандейцами и марсельцами, но смотрит дальше и глубже, на примере Корсики: «Вы говорите, у вас трехцветное знамя? Такое же знамя поднял на Корсике Паоли, чтобы обмануть народ и превратить соотечественников в сообщников своих честолюбивых и преступных замыслов. Он поднял трехцветное знамя и приказал стрелять по республиканским кораблям, изгнал из крепостей наши войска, разграбил имущество наиболее состоятельных семей, верных республике <…> и при этом имел бесстыдство называть себя другом Франции и верным республиканцем».

Наполеон проницательно усмотрел в марсельцах с их надеждами «на закон и порядок» наивных людей, обманутых честолюбцами вроде Паоли. Показав, что интриги жирондистов против Конвента служат лишь интересам общего врага Республики — роялистов, австрийцев, испанцев, он воззвал к разуму своих оппонентов, играя при этом на их патриотических чувствах: «Стряхните с себя иго небольшого числа негодяев, которые ведут вас к контрреволюции. Восстановите у себя законную власть, Конституцию <…>. Вы были введены в заблуждение. Это не новость, что кучка интриганов и заговорщиков так поступает с народом. Во все времена доверчивость и невежество толпы становились причиной большинства гражданских войн».

«Ужин в Бокере» свидетельствует не только об идейной зрелости, но и о литературном профессионализме Наполеона. «На голову выше всех брошюр, изданных как лагерем оппозиции, так и якобинцами», — так оценивает его Жан Тюлар[230]. Андре Моруа судит о нем еще более лестно, имея в виду все же молодого Наполеона: «Это лучшее из его сочинений, самое удачное и возымевшее наибольшие последствия»[231].

Сам Наполеон знал цену своему памфлету. Он очень оперативно издал его в Авиньоне за собственный счет, а после того как комиссары Конвента и в первую очередь К. Саличетти познакомились с брошюрой, они обеспечили в том же 1793 г. ее издание за счет государства. Брошюра распространялась по всему югу Франции как оружие революционной пропаганды.

Из Авиньона Наполеон вернулся к своему полку в Ниццу. Здесь его вновь ждал сюрприз — на этот раз еще более приятный и, главное, перспективный. 26 сентября 1793 г. Кристоф Саличетти с боевых позиций из-под стен Тулона доложил в Комитет общественного спасения Французской республики: «Капитан Доммартен ранен[232], и мы остались без начальника артиллерии. Но случай нам чудесно помог: мы остановили гражданина Буонапарте, очень сведущего капитана, который ехал в Итальянскую армию, и приказали ему заместить Доммартена»[233].

Итак, перед автором «Ужина в Бокере» открывается манящий путь к славе. «Если летом 1793 г. капитан Буонапарте ставит свое перо на службу якобинской республике, то осенью под Тулоном он защищает ее с оружием в руках»[234]. К концу сентября того года Наполеон был уже на боевых позициях под Тулоном. «Там возьмет его История, чтобы уже не оставлять. — гласит “Мемориал” Э. Лас Каза. — Там начинается его бессмертие»[235].

3. Тулон

Тулон к концу XVIII в. был одним из богатейших городов Франции и к тому же одной из сильнейших крепостей в мире. «Арсенал Франции», — так определил его значимость Вальтер Скотт[236]. Другой из ряда самых авторитетных англичан — биографов Наполеона — Дэвид Чандлер развивал мысль Скотта: «Тулон был не только важнейшим военно-морским арсеналом Франции, но и ключом к французскому господству в Средиземном море <…>. В Париже понимали, что если не вернуть Тулон, то неизвестно, куда дальше может расползтись пламя мятежа, уже ярко полыхавшее в Вандее. Другими словами, Тулон был теми весами, на чаше которых лежала жизнь Республики»[237].

Понятно поэтому, насколько страшным ударом для Французской республики оказалась потеря Тулона. В ночь с 27 на 28 августа 1793 г. местные власти, где задавали тон жирондисты и даже роялисты, предали Республику, устроив бунт всех недовольных политикой Национального Конвента — от голытьбы до аристократов. «Изменили не одни только аристократы, — читаем об этом в фундаментальном труде Жана Жореса. — Рабочие Арсенала, которым надоело получать заработную плату обесцененными ассигнатами, сдались ради оплаты в золоте. Так враг сначала доводил людей до нищеты, а затем на эту нищету прививал измену»[238]. «Эскадру, порт, арсенал, город, форты — все они сдали врагам Франции», — вспоминал Наполеон много лет спустя[239].

За поддержкой устроители бунта обратились к английскому и испанскому флотам, эскадры которых курсировали вблизи французского побережья. «Враги Франции» охотно откликнулись на такое обращение и высадили в Тулон многочисленный десант из английских, испанских, а также сардинских и неаполитанских моряков. На Тулонском арсенале был поднят флаг, но даже не с лилиями Людовика XVI, а с крестом адмирала С. Худа — командующего английской эскадрой