Граждане неба. Мое путешествие к пустынникам кавказских гор - [4]
— Я не сам, — перебил меня о. Иларион, — все хотели… Кто не хочет, может не жить…
В лице его было что-то трусливое. И в то же время почти злое.
О. Иван сидел бледный, опустив голову. Я взглянул на него и невольно сказал:
— Только знайте, о. Иларион: какой бы вы монастырь ни построили, всегда найдутся люди, которые будут уходить в пустыню. Сгонят их с этих гор, — они подымутся выше.
— Истинно так, — твердо сказал о. Иван. О. Иларион и трусил чего-то, и злился и решительно не знал, что сказать.
— В этом монастыре, — сказал он, злобно косясь на о. Ивана, — будут жить только те пустынники, которым нечего богомольцев бояться, которые окончательно утвердились.
О. Иван весь так и вскинулся. Что-то на миг блеснуло в его лице. Горячо, прямо и смело он сказал:
— А кто утвердился? Я скажу за себя: я всегда в колебании. Всегда борюсь с помыслом: верно ли избрал путь? Думаешь: не ошибся ли? Уйди с горы! Погибаешь здесь!.. И так будет до последнего часа.
— Разве не бывает, что веришь? — опять не то с любопытством, не то с иронией спросил о. Иларион.
— Бывает. Но никогда не можешь сказать, что не усомнишься.
— Я так думаю, — видимо, желая переменить разговор, начал о. Иларион, — коли Богу угодно — монастырь разрешат. Для пустынников некое великое дело будет: свой монастырь и покой…
Мне тоже хотелось кончить разговор о монастыре, и я спросил в шутку:
— А что, пустынники не разбегутся от меня, если я буду снимать их фотографическим аппаратом?
Вопрос этот произвел самое различное действие. О. Иван просто ответил:
— По-моему, нет.
А о. Иларион застыдился, законфузился, заерзал на месте, — и как кокетливая провинциальная барышня, — ответил жеманным вопросом:
— Зачем вам?
— И знать не к чему, — резко перебил его о. Иван и, не дав мне ответить, встал.
Нехотя встал за ним и о. Иларион.
— Значит, завтра едем? — сказал я о. Ивану.
— Едем. Бояться нечего. Утром дилижанс отходит часов в семь. До дилижанса пешком придется идти. Покойной ночи.
Он поклонился поясным поклоном. Попрощался и о. Иларион и в дверях сказал:
— Я тоже с вами поеду… Мне надо в Сухум, до первой станции нам по пути.
Я молчал.
О. Иларион улыбнулся мне и затворил дверь.
Но вечер этим не кончился.
Меня ожидал совершенно неожиданный визит, многое разъяснивший мне.
Поздно вечером, когда я уже совсем собрался спать, ко мне постучался о. гостинник.
— Вас желает видеть монах нашего монастыря, о. Нафанаил.
Я был очень удивлен и ждал с нетерпением. Вошел довольно полный монах, рыжеватый, в очках.
Поздоровался со мной по светскому: представился, и не садясь спросил:
— Прошу извинить меня… Я и еще один иеромонах… очень интересуемся политикой… Не будете ли так добры поделиться с нами…
Я решительно ничего не понимал и смотрел на него с полнейшим недоумением.
— Ведь вы член Государственной Думы?
— Ничего подобного!
О. Нафанаил смутился.
— Т. е. как… Но здесь все говорят… Простите, ради Бога…. Может быть, вы инкогнито?
— Уверяю вас, что никогда членом Государственной Думы не был, и решительно не понимаю, чья это выдумка?
Впоследствии выяснилось, что, узнав мою фамилию, кто-то на Новом Афоне сказал о. Илариону, что я «послан» от Думы и еще от кого-то по ихнему делу, и он всюду раззвонил, что я член Государственной Думы, путешествующий инкогнито…
— Во всяком случае, садитесь, — сказал я. — Очень жаль, что я должен огорчить вас и о политике ничего интересного сообщить не могу. Но просто поговорить с вами очень рад.
О. Нафанаил сел, видимо крайне смущенный. Положение было действительно довольно глупое.
Мы проговорили недолго.
О. Нафанаил оказался очень симпатичным, интеллигентным человеком. Он рассказал мне, между прочим, о трудностях, с которыми пришлось ему встретиться при поступлении в монастырь.
— Я долго просился на Новый Афон, не приняли.
— Почему? — удивился я.
— Боятся интеллигентов. Игумен, узнав, что я чиновник, сказал: вот вы поживете в монастыре, а потом всех нас в газетах опишете.
Когда такой же вопрос, почему в монастырь неохотно принимают интеллигентов, я задал потом пустыннику о. Никифору, он ответил мне иначе:
— Ничего не выходит из них!
До поступления в монастырь о. Нафанаил некоторое время жил у пустынников. Узнав, что именно меня интересует, он сказал:
— Вы не найдете у них того, что ищете… Они знают духовный путь теоретически, сами внутренне его не проходили. Да если бы и проходили, то недостаточно развиты, чтобы суметь рассказать вам об этом.
Прощаясь и еще раз извиняясь за недоразумение с «членом Государственной Думы», он очень искренно сказал мне:
— Я немного чувствую, что вам нужно, и мне глубоко жаль вас, потому что я знаю, что вы этого не получите.
Я не мог спорить с ним, потому что не знал еще тогда, до какой степени он был не прав…
Звание члена Государственной Думы возымело свое действие.
Утром новый визит: монах со Старого Афона.
Старый, старый старичок. Глаза печальные, сосредоточенные, личико маленькое, в руках конверт с какими-то бумагами.
— Как ваше святое имячко? — спросил он, низко кланяясь и рукой касаясь земли.
Я сказал. Пододвинул ему стул и попросил сесть.
— Аминь! — произнес старичок и сел.
Дело было очень простое. Он показал мне извещение Антония Булатовича о прощении афонских монахов и письмо его, в котором говорилось, что возбуждено ходатайство о разрешении поселиться всем изгнанным староафонским монахам в одном кавказском монастыре. Пока разрешение не получено, — если некуда приютиться, — надо явиться в Москву, к епископу Модесту, он назначит монастырь для временного пребывания.
![Второе распятие Христа](/storage/book-covers/dc/dc71b13f0167d23e85bcfb013d4120803fb955b7.jpg)
Произведение написано в начале 20-го века. В дореволюционную Россию является Христос с проповедью Евангелия. Он исцеляет расслабленных, воскрешает мёртвых, опрокидывает в храмах столы, на которых торгуют свечами. Часть народа принимает его, а другая часть во главе со священниками и церковными старостами — гонит. Дело доходит до митрополита Московского, тот созывает экстренное собрание столичного духовенства, Христа называют жидом, бунтарём и анархистом. Не имея власти самому судить проповедника, митрополит обращается к генерал-губернатору с просьбой арестовать и судить бродячего пророка.
![Преподобный Серафим](/storage/book-covers/c9/c9aa85fe6d1942925f5e67ae5978c8926755c313.jpg)
По благословению Патриарха Московского и всея Руси АЛЕКСИЯ II Ни в одном угоднике Божием так не воплощается дух нашего православия, как в образе убогого Серафима, молитвенника, постника, умиленного, всегда радостного, всех утешающего, всем прощающего старца всея Руси.
![Сказка для детей старшего возраста](/storage/book-covers/11/115daf6db94da6d9c46fc0a0cf6cfde59afcd8a9.jpg)
«В аду был тревожный день: Дьявол заскучал…Призвал заведующего пеклом. Распёк его на чём свет стоит. Посадил в тартарары мелких чертенят, подвернувшихся под руку. Не принял очень важного чорта, только что вернувшегося с Луны, куда был послан по важному поручению. И объявил, чтобы в первую же полночь весь ад собрался перед его очи, так как он, Дьявол, заскучал и решил держать речь ко всему великому царству преисподней…».
![Христианство и «половой вопрос»](/storage/book-covers/9f/9f922f28d85df8b4360cdaf2818aa6c1ae26c2e6.jpg)
«…Никогда ещё Розанов не высказывался о «метафизике христианства» с такой определённой ненавистью. Книга замечательная. Здесь однобокость и ложь доведены до последних пределов. Но, несмотря на эту однобокость и ложь, одно из самых больных мест в официальной церкви (не в христианстве) вскрыто с поразительной глубиной…».
![Неужели правда?](/storage/book-covers/fc/fc91ed0ae60aaf3c56b4602a5bb6ba1a7fd2c525.jpg)
«Капитан Изволин лежал на диване, забросив за голову руки и плотно, словно от ощущения физической боли, сожмурив глаза.«Завтра расстрел»… Весь день сжимала эта мысль какой-то болезненной пружиной ему сердце и, толкаясь в мозг, заставляла его судорожно стискивать зубы и вздрагивать.Дверь кабинета тихонечко открылась и, чуть скрипнув, сейчас же затворилась опять…».