Граждане - [7]

«Разве я не прав? — проверял себя Моравецкий. — Все, что я говорил, кажется, очевидно и справедливо. Так почему же она смотрит на меня так, как будто я собственными руками распял Дзялынца на кресте? А ведь он ей никогда не нравился».

— Тебе может понадобиться друг, Ежи.

— Обо мне не беспокойся. Мне вполне достаточно тебя.

Кристина вытерла руки и снова села у стола. Моравецкий ей улыбнулся, но она отвела глаза. Вот так же она отвела их много лет назад, когда он сделал ей предложение. Затуманенный, взволнованный девичий взгляд из-под ресниц… «Да, это правда, — подумал Моравецкий, — мне нужна только твоя дружба».

— Я — другое дело, — сказала Кристина. — Тут тебе не придется ничего решать. А насчет Дзялынца тебе надо принять то или иное решение.

— Вот именно — то или иное! — ворчливо повторил Моравецкий. — А, впрочем, — он развел руками, — я ведь еще не знаю подробностей. Завтра все узнаю в школе. И после уроков потолкую с мальчиками. Попробую…

К его удивлению, Кристина взяла папиросу из пачки, которую он оставил на столе. — Гм! — он недоумевающе вздохнул. Она курила только в очень редких случаях.

— Тебе вправду так нужна моя дружба, Ежи?

Он смотрел на нее сквозь очки и молчал. Никогда еще Кристина не задавала таких вопросов.

— А тебе вправду нужны хлеб и вода? — отозвался он через минуту, беря ее за руку. «Не надо бы об этом говорить, — мелькнуло у него в голове. — О таких вещах говорят только на сцене, и мы не сможем избежать театральности…» Он выпустил руку Кристины — и тут же испугался, как бы это ее не огорчило. Взял нож и снова принялся разрезать страницы.

— Без хлеба и воды жить нельзя, — сказала Кристина. — Но, пожалуй, только без хлеба и воды.

— Значит, ты для меня — хлеб и вода.

Кристина не смотрела на него, и он был ей за это благодарен.

— Что ты делала после службы? — спросил он осторожно.

— Я тебе не так уже необходима, как ты думаешь, Ежи. Просто ты привыкаешь к людям, к вещам… и дорожишь тем, что привычно… Да, да, именно так. Ведь ты близорук, мой бедный Ежи, и видишь только то, что близко, под рукой. А я была ближе всего…

— Была? — шопотом повторил Моравецкий. Он вдруг понял, что разговор этот становится каким-то новым, нежданным событием в их жизни и предотвратить его уже нельзя, слишком поздно.

— Что случилось, Кристина? — спросил он тихо.

— Осторожнее, ты прожжешь дырку в рукаве, — сказала Кристина. Он смотрел на ее руку, пока она стряхивала с его рукава крошку горящего табака.

— Нет, ничего, следа не останется.

Моравецкий выжидательно молчал. Во всем, что говорила Кристина, таилось сегодня что-то неясное, как этот преследовавший его запах в комнате. Дело шло не о правде их отношений. На правду эту не могли повлиять никакие факты. Они с Кристиной были как двое людей, которые много лет утоляют жажду из одного и того же источника. И вкуса воды они не ощущали — ведь воду ценят за холод и чистоту, и то лишь тогда, когда ее не станет. А он и вообразить себе не мог, что ее может не стать. Они пили ее изо дня в день, без особой жажды, но им этого было достаточно и они не испытывали других, более сильных потребностей.

Моравецкий снял очки и протер их носовым платком. Нужно было еще проверить реферат Вейса об экономических причинах французской революции. У мальчика мысли бегут слишком быстро, это сказывается на его слоге. Вот уж полная противоположность Антеку Кузьнару!

— Знаешь, пока я дожидался Дзялынца, я в тех местах случайно встретил старика Кузьнара… впрочем, какой же он старик? Работает там на строительстве поселка. У меня хорошая память: видел я его только один раз и то давно, и сразу узнал. Он производит впечатление нелюдима.

Моравецкий задумался, вспоминая разговор с Павлом Чижем, его чемодан и горящие глаза… Наверное, он уже успел добраться до Кузьнаров. И завтра начнет новую жизнь в столице.

Он встал и потянулся. Большими шагами заходил из угла в угол, обдумывая завтрашнюю беседу с учениками. А Кристина все сидела за столом и, подперев голову рукой, смотрела в одну точку. Годы не меняют человеческого лица, они только добавляют новые штрихи, как бы заполняя сетью новых дорог неисхоженные просторы молодости. Человек стареет, как земля, на которой время изрезывает поля и луга необходимыми путями сообщения. У Кристины было все то же лицо, скуластое, большеротое, с чуточку косым разрезом широко расставленных глаз. В первые годы брака Моравецкий называл ее «калмыцкой Дианой». Время шло, и на ее лице все прибавлялись морщинки, но он не замечал их, так как они с женой никогда не разлучались, разве только на день-другой. Годы изменили и его так же незаметно. Изо дня в день каждый из супругов смотрел в изменившееся лицо другого, не открывая в нем никаких перемен.

«Лес большой, но он помещичий. Богатой землей владеет горожанин. А бедная земля, та — моя, и я ее люблю. Но после того, как я здорово потружусь над ней, большая часть урожая идет на уплату податей».

«Хорошо сделал Юзек Вейс, что вставил это в свой реферат», — подумал Моравецкий, удовлетворенно улыбаясь. Это была цитата из жалобы крестьян, с которой они обратились некогда к Генеральным штатам. Несколько недель тому назад он привел эти слова на уроке в одиннадцатом классе. «Ох, опять мне, конечно, скажут, что я не придерживаюсь программы».