«Грант» вызывает Москву - [12]

— Рубакин, Анатолий Рубакин, — глухим тенорком представился парень, смотря себе под ноги.

— Садитесь, товарищ Рубакин. Мне бы хотелось услышать, что вы думаете о предстоящей нам работе.

— Ничего я не думаю, товарищ майор, — Рубакин первый раз поднял глаза на Шрагина, и с этого момента на лице его появилось выражение решительности. — Делайте со мной, что хотите, но я не считаю себя способным для этой работы.

— Боитесь?

— Да. И считаю себя не способным.

Все, что говорил этот человек, было так неожиданно, так неправдоподобно, что Шрагин молчал, не находя слов.

— Мне кажется, что вам лучше обнаружить труса сейчас, а не позже, — решительно продолжал Рубакин.

— Но о чем же вы думали, когда шли в спецшколу и собирались стать чекистом? — спросил, наконец, Шрагин.

Рубакин стал с готовностью объяснять:

— Я после семилетки был шофером, но работал мало, имел успех в самодеятельности, у меня тогда тенор прорезался. Мечтал стать артистом. И вдруг меня вызвали и сказали: вот тебе почетная путевка в спецшколу, давай оправдывай доверие и так далее. Как тут откажешься, товарищ майор?

— Почему же вы молчали, когда вас включали в группу? — спросил Шрагин.

— Опять струсил, товарищ майор.

Шрагин долго молчал, смотря в окно, на пустынную улицу.

— Идите к подполковнику Гамарину, — наконец сказал он, — пусть он включит вас в эвакуацию.

— А куда мне явиться… там?

— Куда прикажет совесть. Идите, — брезгливо и с нетерпением ответил Шрагин, смотря на Рубакина и уже не видя его.

В кабинет вошел плотный низкорослый парень с крупной головой, увенчанной копной каштановых вьющихся волос. Прикрыв за собой дверь, он вытянулся, четко, по-военному прошагал к столу, остановился и громко отрапортовал:

— Харченко Павел Петрович.

— Садитесь, товарищ Харченко. Давайте потолкуем о нашей будущей работе.

Харченко сел, провел рукой по своим пышным волосам и, вздохнув, сказал:

— Поздно вы приехали, товарищ майор. Хотя бы на недельку раньше.

— Надеюсь, вы не думаете, что я задержался умышленно?

— Та ни, — с добродушной украинской интонацией ответил Харченко. — Все мы под приказом ходим. Но как теперь успеть исправить то, что наворочено?

— Что вы имеете в виду?

— Ну вот дали нам здесь новые паспорта, таки новеньки, аж скрипят, — Харченко обнажил крупные белые зубы, но непонятно было, улыбается он или злится. — Поставили в них прописку и штамп о работе. Я еще в гостиницу не въезжал, пошел по своей прописке, а там — учреждение. Еще хуже со штампом о работе. У меня, например, пометка, что я работаю на кожевенном заводе. Сходил я и туда. Заводик маленький, рабочих и сотни не будет. А вдруг немцы прикажут всем явиться по месту их прежней работы? Я явлюсь, а меня там никто не знает, и я никого не знаю. А кроме того, у меня нет никакой кожевенной специальности. Неужели некому было подумать об этом?

— Подождите. И у всех так?

— Кроме Григоренко, он получил паспорт без штампа о работе.

— Молодец, я вижу, этот Григоренко.

— Не без того, — согласился Харченко, но в его интонации Шрагин почувствовал иронию.

— Он и в гостиницу не полез, — сказал Шрагин.

— А мы что, хотели туда? Ему из-за жены подвезло. Нам приказали, и все.

— А сами вы разве не понимали, что это подрывает конспирацию? — спросил Шрагин.

— Поначалу не понимали, — откровенно сознался Харченко. — Думали ведь, что до сдачи города вагон времени и что мы еще успеем нырнуть в гущу.

— А ваши костюмы? А участие в облавах?

Харченко насупился и, глядя на Шрагина из-под косматых бровей, сказал:

— Лично я в облавах участвовал с полным сознанием и удовольствием. Вот так. И давайте, Игорь Николаевич, поговорим напрямоту. По оперативным дисциплинам я в спецшколе был первый отличник. Вот так. А что из этого? Разве кто думал, что так все дыбом перевернется? И спешка и ошибки — разве все это по злу или по дурости? Вот, вы вроде, обиделись, что я сказал про ваше опоздание сюда, сказали, что это неумышленно получилось. Так же и со всеми нашими бедами. Вот так, Игорь Николаевич. И в Москве, небось, не все идет как по нотам. И давайте сейчас вместе налаживать дело, а не виноватых искать. У меня, если разрешите, есть разные мыслишки, как нам половчее к городу прижиться.

Следующим собеседником Шрагина был Федорчук, плечистый увалень с голубыми добрыми глазами, обрамленными густыми белесыми ресницами. Густые светлые волосы зачесаны назад. Руки молотобойца. Держится спокойно, непринужденно, говорит неторопливо, точно.

— Как вы расцениваете наше положение? — спросил для начала Шрагин.

— А никакого положения еще и нет. Есть только глупости, которые могут его осложнить.

— Надо же, наконец, принимать меры предосторожности.

— Я лично их уже принял. Поскольку я отвечаю за взрывчатку и оружие, сегодня ночью мы с Харченко все перепрячем. Одно недостроенное здание нашли. В подвал — надежно. И как раз там же, по соседству, я и жилье себе нашел. — Федорчук неожиданно улыбнулся. — Только вот, вроде, жениться придется. Как вы на это посмотрите?

— Кто она?

— Хорошая девушка, наша полностью.

— А почему остается в городе?

— Ее комсомол оставляет. Но она и нам будет полезна. Немка из колонисток. Язык знает. Бойкая. Вы, товарищ майор, в ней не сомневайтесь, я познакомился с ней не вчера.